Завет воды - Вергезе Абрахам

— Мой сын стал ножом, который не может ничего разрезать, огнем, который не может согреть даже кофейник.

У Малютки Мол уже было видение, как мать возвращается без Элси. Она сползла со своей скамеечки, улеглась на циновку и тихо всхлипывает. Малютка Мол очень редко плачет.

Большая Аммачи зажигает лампу. Из своей темной комнаты ковыляет Филипос, щурясь, как циветта. Он опирается на один костыль. Сломанная лодыжка зажила, но раздробленная пятка все еще болит. Никто не понимал, насколько сильно он разбился, прыгая с дерева, когда снял тело Нинана, пока на следующий день нога его не стала похожа на ногу Дамо, даже такого же серого цвета, только кривая. К невыносимой боли утраты Нинана добавилась боль физическая.

Филипос плюхается на скамеечку Малютки Мол. Большая Аммачи садится рядом, ждет, что он спросит про Элси. Вместо этого сын рассеянно роется в подвернутом конце своего мунду, как обезьяна, ищущая вшей, пока не находит маленькую деревянную коробочку. Когда он открывает крышку, доставая облатку опиума, мать замечает, что ему надо бы подстричь ногти. Такая коробочка есть в каждом доме, старинное лекарство от болей в спине, бессонницы и артрита. Большая Аммачи лечила им головные боли мужа. Зря она дала коробочку Филипосу. Сын стал рабом опиума.

Он сосредоточенно ковыряет бамбуковой зубочисткой, извлекая колечко снадобья, потом привычным движением катает его между пальцами, пока не получится блестящая черная жемчужина. Когда она была маленькой, ее бабушка ела эти жемчужины, и они казались девочке такими прекрасными. Однажды бабушка позволила ей лизнуть палец, от мерзкого горького вкуса ее тут же вытошнило. Большая Аммачи борется с искушением выбить чертову коробочку из рук ее некогда прекрасного сына, но зелье уже у него во рту.

— Аммачи, — бормочет он, — ты не принесешь мне немножко йогурта и меда?

Она встает, пока не успела сказать чего-нибудь ужасного. Пускай уже ест свой йогурт.

Через несколько недель после похорон Чанди она опять пишет Элси. До сих пор все письма оставались без ответа, но ей необходимо сообщить Элси, что состояние ее любимой Малютки Мол плохо как никогда. Подлинная болезнь Малютки Мол — раненая душа. Бедняжка почти ничего не берет в рот, говорит, что поест, когда Элси вернется. «Когда люди, которых она любит, уходят, — пишет Большая Аммачи, — для нее это подобно смерти. Умоляю тебя, приезжай». Сколько всего не сказано в этом письме. Лиззи снова написала им, и снова без обратного адреса — видимо, не хочет, чтобы ее местонахождение было известно. Лиззи рассказывает, что во время беременности с ней произошел несчастный случай, в результате которого ручка младенца выскочила из ее живота. Чудесным образом ребенок, названный Ленином, родился здоровеньким. Не пишет Большая Аммачи и о том, как в один прекрасный день куда-то пропал Филипос, а потом вернулся с новеньким велосипедом — и с ободранными в процессе обучения коленями, локтями и подбородком. Поводом к новому приобретению стал категорический отказ Джоппана покупать другу опиум — сказал, что хватит. После смерти Нинана Джоппан неделями не отходил от Филипоса, даже спал в его комнате. Но теперь из-за опиума они рассорились. Большая Аммачи подозревает, велосипед предназначен только для того, чтобы дать ее сыну возможность самостоятельно приобретать зелье в государственном магазине около церкви. Но ни о чем этом она не упоминает в письме к Элси.

Состояние Малютки Мол ухудшается. В отчаянии Большая Аммачи пишет последнее письмо, совсем короткое — продолжать переписку кажется бесполезным.

Моя дорогая Элси,

Молю Бога, чтобы это тронуло твое сердце. Малютка Мол умирает. От голода или от разбитого сердца — называй как хочешь. Как мать другую мать, умоляю тебя приехать. Малютка Мол твердит только одно: «Где Элси?» Если ты приедешь, она хоть немного поест. И, может, останется в живых.

Филипос бреется, сидя на веранде, зеркало пристроено на перилах. Вышло солнце. Так называемый муссон прекратился, едва начавшись, — оказалось, это был самозванец. В зеркале Филипос видит фигуру, идущую по дорожке. Наверное, нищий. Но нет, это женщина в белом сари, с пустыми руками, даже без зонтика. Высокая, бледная, худая и прекрасная. Сердце переворачивается. Руки покрываются гусиной кожей.

У него галлюцинации? Если это Элси, почему не на машине Тетанатт-хауса? Из тумана памяти всплывает воспоминание, как Самуэль вроде что-то говорил про разорванную дренажную трубу, которая превратила дорогу в бурный ручей. Теперь преодолеть его могут только пешеходы, по бревну в пятидесяти ярдах выше по течению.

Разинув рот, Филипос с намыленным лицом таращится на жену, которую не видел уже год. По временам ему кажется, что ее никогда и не существовало, что их совместная жизнь была лишь сном. А сейчас на него обрушиваются воспоминания: девочка, невеста, которую он привел домой, их первая ночь, проклятое дерево… Филипос сидит парализованный, как каменное изваяние. А ведь десять минут назад Малютка Мол, вот уже много дней не встававшая с циновки, приподнялась на локте, сообщая: «Гости идут!» Если бы он обратил на это внимание, успел бы ополоснуться, надеть жилетку и свежее мунду.

Элси останавливается, подобная богине Дурге[199], серо-опаловые глаза устремлены на Филипоса. Он смущен собственным видом: вмятина на переносице после одного падения с велосипеда, покореженное ухо — после другого. Земля явно неравнодушна к его левой половине. До него доносится ее цветочный аромат, совсем не тот, что он помнит.

— Элси! — восклицает Филипос, не выпуская из руки бритву.

Эл-си. В этих двух слогах его радость, их общая печаль и прощение, которого он ищет, даже если не в силах сам простить себя. Быть лишенным дара речи сейчас — это благословение, рядом с женой слова всегда служили ему дурную службу.

— Филипос, — отвечает она.

Смотрит мимо него, и ее опустошенное лицо светлеет, когда Малютка Мол, радостно хихикая, ковыляет вперевалку в объятия своей чечи, сестры. Элси усаживает ее, ужасаясь виду обострившихся скул, которых никогда не заметно было на широком лице Малютки Мол, и тому, как свисает блузка с ее торчащих ключиц. Услышав обнадеживающие звуки, из дома выскакивает Большая Аммачи, обнимает Элси и произносит лишь одно:

— Муули!

Филипос с ревностью наблюдает за этой сценой. Самые главные женщины в его жизни — единый фриз из черных локонов, белого сари, седых волос, ярких лент и чатта в пятнах куркумы. Они скрываются в кухне. В зеркале Филипос видит разинутый рот Обыкновенного Человека, в который вот-вот залетит муха.

глава 52

Как некогда бывало

Настоящий муссон, как мстительный бог, является сразу после Элси, он наказывает тех, кто поверил самозванцу. Проливной дождь и ветер мощи тайфуна сгибают ветви пальм в павлиньи хвосты, а потом ломают их. Вихрь, врывающийся в окна, издает жуткий потусторонний звук, будто кто-то дует в горлышко амфоры. Электрический столб упал, и радио умолкло. Самуэль выбрался наружу и вернулся в ужасе: за камнем для поклажи разлилось новое озеро, другого берега которого не видно. Легендарное наводнение 1924 года вызвало разрушения по всему Траванкору, однако не затронуло Парамбиль. Но сейчас вздувшийся ручей, где обычно купается Большая Аммачи, угрожает жилищам ремесленников и работников. Река выплескивается из берегов, смывает причал, и впервые на памяти Большой Аммачи ее видно из дома, и поток подбирается к усадьбе, которая, по убеждению ее мужа, находилась вне досягаемости воды. К пятой неделе их благоговение перед мощью природы сменяется унынием. Земля молит о пощаде. Нет слов, чтобы описать растущее чувство оторванности от мира. Газеты не доставляли с начала муссона.