Полигон - Александр Александрович Гангнус

чтобы Богуславского убрали, и Чесноков, державшийся перед Багинским, как холоп, это ему обещал! Эта история была еще прошлогодняя, Вадим тогда выразил Эдику удивление, на что Эдик махнул рукой: мол, мало ли что я обещал. Вадим было забыл. Но сейчас вспомнил, и весьма кстати. Собрание буквально взорвалось яростными криками. Кто-то потребовал вынести порицание членам комиссии и назначить новую, с более широкими полномочиями, на что вылез Шестопал и успокоил собрание тем, что партком уже рекомендовал освободить Чеснокова от его обязанностей и принял решение о посылке такой комиссии. Шестопал был сконфужен — его роль в этой истории была сомнительная, он явно не рассчитывал на приход Вадима и играл в какую-то свою игру, на сей раз далеко не столь благородную. Порицание комиссии было единодушно вынесено, за что Вадим получил пару ненавидящих взглядов. Было поставлено на голосование решение предоставить Стиву и его жене возможность вернуться на Саитскую станцию, на что Стив вышел, поблагодарил и отказался:

— Я хотел, чтобы виновные понесли… Хорошо, если получится. А вернуться — нет. Вы не знаете, что это такое, жить с женой и маленьким ребенком в кишлаке, когда против тебя не только самый главный местный бандит, но и твое собственное начальство… У жены нервное истощение. Нет, спасибо, я увольняюсь.

И вот сейчас Вадим смотрел на симпатичное, чуть грустное лицо Толи Карнаухова, замешанного — и похоже, не на последних ролях — в самых темных делах, и удивлялся, что чувствует к Толе не брезгливость, не ненависть, а грустное сожаление. Все ж таки наверняка не злая воля руководила Толей, а слабость, неумение противостоять натиску людей, которых Толя считал своими благодетелями. Толя не был ни Шейлоком, ни Скупым рыцарем. Все эти приношения — кабаньи окорока, орехи, фрукты, шкуры, вино и самогон с сейсмостанций — либо оказывались на его столе, а за этот стол почти ежевечерне собиралась «эта шайка» — Жилин, Эдик, Кот, Эдиповы, а в прежние времена и Лютиков, и еще раньше и Вадим со Светой, тогда еще не понимавшие, откуда все это изобилие, либо шли в качестве подарков тому же Жилину, Саркисову и нужным им гостям…

Все ж таки Толя, да и его жена Нина, были симпатичны, их было жаль. И теперь Толя сидит напротив Вадима, невеселый, задумчивый, и взглядывает на него своими большими круглыми выпуклыми глазами — тоже, видимо, переживает. И правда, Толя вдруг набрался храбрости, протянул стакан:

— Давай, Вадим, выпьем. Мало ли…

И Вадим чокнулся с ним и улыбнулся.

— И с тобой давай, Олег. Не все ж зубами друг на друга щелкать, — продолжал Толя. — Кто знает, как оно еще будет…

Дьяконов, сидевший рядом с Вадимом, посмотрел серьезно, подумал.

— Ну что ж, давай.

3

В конце ноября был день рождения Дьяконова. Ему исполнялось сорок лет. Вадим узнал об этом за несколько дней от Светы. Свете сказала Лида. И просила ничего не предпринимать, подарков не покупать: Олег категорически отказался «юбилеить». Во-первых, в свете слухов о предстоящем, но все откладывающемся назначении Дьяконова на пост заместителя начальника полигона по научной части. Кто-то стал бы подхалимничать, кто-то воззавидовал бы и проникся неприязнью к «триумфатору». Во-вторых, было неясно, кого звать, кого не звать, — друзей было много, но на всех просто не хватило бы никаких денег. В-третьих, заботы о столе легли бы на плечи Лиды, которая на седьмом месяце… В-четвертых, никакого удовольствия от того, что ему сорок, юбиляр не испытывал. Приступ сомнений испортил ему настроение: сомнений насчет Гипотезы, уже не раз опубликованной и где только не доложенной, а все еще, по сути, незамеченной. Научный мир не всплескивал руками, не восклицал: вот оно, наконец-то! Сомнений насчет грядущего начальнического жезла — служебное честолюбие, которое хоть как-то оправдало бы очевидные в этом случае потери для честолюбия творческого, научного — никак не хотело просыпаться в сорокалетнем эмэнэсе. Единственное, что сомнению не подвергалось, это Лида и будущий ребенок, но и здесь вдруг становилось страшно: а вытянет ли, выдержит ли такую новую ответственность эта старая развалина. Как на трех, накануне разыгрался у Казимирыча приступ радикулита, внушивший юбиляру самые мрачные предчувствия. Здоровый смолоду, Олег совершенно терялся от малейшего недомогания, начинал чуть ли не «завещание писать», как острил Яша Силкин. Эта мнительность Олега была привычной темой застольных шуток.

И еще одна причина Олеговой мрачности, можно сказать, климатическая. Всю последнюю неделю над Ганчем висел афганец. Тучи пыли, поднятой с пустынь и полупустынь Пакистана и Афганистана южными ветрами, переваливая Гиндукуш и Южный Памир, закрыли небо над Соленым хребтом и Великой долиной Рыжей реки. Солнце еле проглядывало, как через сильно закопченное стекло, похолодало, хоть и южный ветер, арыки затянуло грязным бурым льдом. На зубах скрипела пыль. Полы, столы, посуда в доме в полдня покрывались жирным налетом, отмывали его только горячей водой с содой. Обитатели обсерватории ходили сонные и злые, плохо себя чувствовали — радикулит взыграл не у одного Казимирыча.

Эта жирная пыль, откладываясь в долинах и на плоских вершинах из года в год, из столетия в столетие, образовала плодороднейшие лёссовые почвы, которые при надлежащем орошении становились источником благосостояния для сотен тысяч людей в разные эпохи. Вадим обратил внимание, что процесс накопления почв во многих местах успешно конкурирует со встречным процессом эрозии, даже подавляет его, — мало кто из геологов и географов осмысливал это явление…

Но накануне Олегова юбилея южный ветер внезапно прекратился, небо поголубело, солнце снова стало греть. Все повеселели. Только непривычный грязный налет на снегах Соленого хребта напоминал об афганце, И вот вечером, в канун знаменательного дня, к Вадиму постучался Силкин, войти не пожелал, а вызвал его «на минуту» на веранду. И сказал, что день рождения решено все же отметить в узком кругу, вроде «мальчишника».

— Завтра утром, часов в десять будь готов. Полезем туда, — Яша показал наверх, на Далилу. — Одни мужики. Там есть пещерка — видишь, чернеется вход. Там и посидим. Не хочет Казимирыч юбилеить, а на это согласился.

Это была блестящая идея — Вадим оценил. Совсем рядом — вся территория обсерватории была как на ладони. Всех сверху можно было узнать — вон Лида с хорошо отсюда заметным животом встретилась на дорожке со Светой, обсуждают что-то, наверх посматривая, наверняка недовольны, хоть и не подали виду обе, — идея «мальчишника» не может быть близкой никакой нормальной жене.

— Мне сверху видно все, ты так и знай! — пропел Вася Кокин, посматривая на свою веранду, где на крыльце несколько раз появлялась и его жена, то с бельем, то с веником.

В то же время было и ощущение свободы: долина с