Птичий город за облаками - Энтони Дорр

зашитых рукавах, несколько штук роняет, остальные прижимает к груди вместе с топориком.

Где-то поблизости папин призрак, или мертвое тело, или и то и другое. Уходи! Времени нет!

Чуть дальше по коридору, между умывальными номер два и номер три, находится тот самый участок титановой стены, который, рассказывала мама, Элиотт Фишенбахер ночами пытался пробить. С тех пор стену укрепили — заклепок стало сотни на три больше, чем раньше. Сердце ухает куда-то вниз.

Уровень кислорода пять процентов.

Констанция бросает на пол пакетики с семенами и обеими руками поднимает вверх топорик. В голове всплывают предостережения, которые она слышала, сколько себя помнит. Космическое излучение, невесомость, 2,73 кельвина.

Она бьет самодельным топориком по стене. Топорик отскакивает, но остается вмятина. Констанция бьет сильнее. На этот раз топорик пробивает стену насквозь и застревает, и приходится навалиться всем весом, чтобы его освободить.

Третий удар. Четвертый. Она не успеет. Пот заливает глаза, прозрачный щиток запотел. Тревожный сигнал звучит громче; из разбрызгивателей уже брызжет струями. В двадцати шагах справа, за дверью столовой, виднеются ряды палаток.

Всему экипажу! — говорит Сивилла. Целостность корабельной обшивки под угрозой!

Уровень кислорода четыре процента, говорит колпак.

С каждым ударом дыра в стене увеличивается.

За три секунды по ту сторону стены твои руки и ноги раздует вдвое. Ты задохнешься. Потом превратишься в лед.

Отверстие расширяется, и сквозь туман от дыхания Констанция видит пространство, где Элиотт раздвинул провода в алюминиевой оплетке и прорубился через несколько слоев термоизоляции. За ними еще один слой металла — надо надеяться, это внешняя стена.

Констанция снова выдергивает топорик, отступает на шаг, размахивается.

Дитя! — гремит Сивилла, и голос ее ужасен. Прекрати немедленно!

На Констанцию накатывает первобытный страх. Она вкладывает в замах всю силу долгих месяцев злости, горя и одиночества. Топорик рассекает провода и вонзается во внешнюю обшивку. Констанция дергает рукоятку туда-сюда.

Наконец она высвобождает топорик. В наружной стене пробито малюсенькое отверстие — узкий ломтик черноты.

Констанция! — грохочет Сивилла. Ты совершаешь серьезную ошибку!

Да, она ошиблась. За стеной пустота, вакуум дальнего космоса. До Земли сто триллионов километров; она задохнется, и все, конец. Топорик выпадает из рук; пространство вокруг идет рябью; время сворачивается кольцом. Папа открывает конвертик, и на ладонь ему выпадает крохотное семечко с бледно-коричневым крылышком.

Задержи дыхание.

— Подожди.

Семечко как будто трепещет в предвкушении.

— Давай.

За отверстием во внешней обшивке по-прежнему темно. Констанцию не раздуло вдвое, глаза у нее не превратились в лед. Просто снаружи ночь.

Уровень кислорода три процента.

Ночь! Констанция подбирает топорик, бьет еще и еще; кусочки металла улетают в темноту. За растущей дырой, в черноте, в луче почти погасшего фонарика сотнями, тысячами сыплются крохотные серебряные искорки. Она высовывает руку наружу, а когда снова втягивает внутрь, рукав защитного костюма весь мокрый.

Дождь. За стеной идет дождь.

Уровень кислорода два процента.

Констанция снова рубит. Плечи горят, и кажется, что все кости рук переломаны. Отверстие с рваными краями становится больше. Уже можно просунуть голову, плечо. Прозрачный щиток безнадежно запотел, биопластовый защитный костюм кое-где порвался, но риск того сто́ит. Еще один удар — и в дыру почти уже можно пролезть.

Запах дикого лука.

Роса, гряды холмов.

Сладость света, луна над головою.

Уровень кислорода один процент.

Капли дождя падают на удивление далеко вниз, но медлить нельзя. Она горстями выбрасывает пакетики семян в темноту, туда же швыряет топорик и протискивается следом.

Мисс Констан… — ревет Сивилла, но голова и плечи Констанции уже за пределами «Арго».

Она извивается всем телом, ногу выше колена цепляет острый зубчик металла.

Кислород закончился, говорит колпак.

Ноги Констанции все еще внутри, она застряла на уровне пояса. Констанция делает еще один вдох напоследок и срывает колпак, отдирая липкую ленту. Разжимает пальцы, колпак падает, катится и останавливается метрах в пяти ниже по склону. Он лежит на мокрых камнях среди редких узких травинок. Налобный фонарь светит прямо вверх, навстречу дождю.

Делать нечего — надо прыгать. По-прежнему задерживая дыхание, Констанция упирается руками снаружи в корабельную обшивку, отталкивается и падает.

У нее подвернута щиколотка, локоть ударился о камень, но она в состоянии сидеть и дышать. Не умерла, не задохнулась, не превратилась в лед.

Воздух! Душистый влажный соленый живой; если в этом воздухе таятся вирусы, если они сейчас вылетают через дыру в обшивке «Арго» и размножаются у нее в ноздрях, пускай. Прожить еще хоть пять минут, дыша этим воздухом.

Дождь поливает ее взмокшие от пота волосы, щеки, лоб. Она поднимается на колени в траве и слушает, как капли стучат по защитному костюму, чувствует, как они падают на закрытые веки. Какая невероятная, порочная расточительность: столько воды льется прямо с неба!

Налобный фонарь гаснет. Остается только слабый отблеск из дыры в обшивке «Арго». Но здешняя темнота — совсем не то, что затемнение на корабле. Затянутое тучами небо как будто светится, мокрые травинки отражают этот свет, десятки тысяч капель сверкают. Констанция стаскивает папин защитный костюм до талии и, стоя на коленях в траве, вспоминает слова Аитона: «Купальня — вот и все волшебство, что нужно глупому пастуху».

Она находит свой топорик, сдирает с себя остатки биопластика, собирает сколько может найти конвертиков с семенами и прячет их за пазуху рабочего комбинезона, туда же, где книга. Потом, прихрамывая, бредет по траве и камням к ограде. Позади, огромный и бледный, высится «Арго».

По верху ограды идет колючая проволока, да и высоко слишком, не перелезть, но она топориком перерубает несколько звеньев сетки рядом со столбом, отгибает их и протискивается на ту сторону.

Там лежат еще тысячи мокрых блестящих камней. На камнях растут лишайники — где сплошной коркой, где чешуйками. Констанция могла бы хоть целый год их изучать. А за камнями слышится глухой рев. Ревет что-то вечно движущееся, бурлящее, переменчивое — море.

Рассвет продолжается час, и все это время Констанция старается не моргать. Небо медленно лиловеет, потом синеет — разнообразие оттенков бесконечно сложнее имитаций, которые им показывали в библиотеке. Констанция стоит босиком, по щиколотку в воде. Низкие волны бегут в разных направлениях, ни на миг не прекращая движения, и впервые в жизни она не слышит постоянного звукового фона «Арго», бульканья в трубах, гудения проводов, жужжания ползучих щупалец Сивиллы, которое окружало ее всю жизнь и даже еще до зачатия.

— Сивилла?

Молчание.

Далеко справа едва-едва виднеется серое здание, которое она отыскала в Атласе, лодочный сарай, каменный мол. За спиной у нее «Арго» как будто уменьшился — белый купол на фоне