Русское тысячелетие - Сергей Эдуардович Цветков

Тем не менее царь принял условия Столыпина, и Пётр Аркадиевич получил полномочия действовать по своему усмотрению. Это был неслыханный триумф, он победил по всем пунктам (закон о западных земствах без помех приняли уже после смерти Столыпина, значит, весной 1911 года его не утвердили из посторонних политических соображений).

Такого удара по основным законам не смогли вынести даже союзники премьера — октябристы. Дума и Государственный совет признали действия Столыпина противозаконными, а его объяснения неудовлетворительными. Тогда Дума была распущена окончательно.

В общественном мнении Пётр Аркадиевич превратился в «диктатора». По Петербургу поползли слухи, что царь не простил премьеру давления на высочайшую волю и готовит ему другое назначение.

Эпоха великих реформ прошла свой зенит и неумолимо катилась к закату. Все силы реформатора были отданы Отечеству. Теперь от него можно было потребовать только одно — жизнь.

Последние дни

Очевидцы утверждают, что после мартовского кризиса Столыпин стал неузнаваем, замкнулся в себе, его уверенность в своих силах была подорвана и сам он, видимо, чувствовал, что все кругом него, молчаливо или открыто, настроены враждебно. Пётр Аркадиевич говорил, что потерял сон, его нервы расстроены и всякая мелочь его раздражает. Врачи обнаружили у него болезнь сердца, и он получил у царя разрешение на отпуск, который провёл в Колноберже.

К завершению земской реформы на конец лета — начало осени 1911 года намечались торжества в Киеве, во время которых императору должны были представиться земские депутации с благодарственными адресами.

Пребывание в Киеве наводило Столыпина на печальные размышления. Премьера и бывшего вместе с ним министра финансов Коковцова игнорировали при составлении программы празднеств и даже не предусмотрели для них средств передвижения. Пётр Аркадиевич говорил Коковцову: «Мы с вами здесь совершенно лишние люди», а 31 августа сообщил ему, что охрана «пугает его» каким-то готовящимся покушением. Столыпин и раньше не доверял ей, как-то раз он даже обронил: «Если я буду убит, то это сделает кто-нибудь из моей охраны»[93], но вновь не принял никаких мер предосторожности.

1 сентября в девять часов вечера в Киевском оперном театре давали праздничный спектакль в присутствии императора. Театр белел дамскими платьями и кителями военных. Появление в ложе государя с великими княжнами Ольгою и Татьяною и наследником болгарского престола царевичем Борисом было встречено троекратным исполнением «Боже, царя храни» и криками «ура».

Ближе к полуночи, во втором антракте к Столыпину, сидевшему в первом ряду близ царской ложи, подошёл Коковцов с тем, чтобы проститься: ему надо было срочно ехать в Петербург. Столыпин грустно сказал: «Мне здесь очень тяжело и нечего делать» — и попросил Коковцова взять его с собой. Коковцов вышел из ложи, а Пётр Аркадиевич обернулся к наполовину пустому залу и встретился взглядом с молодым человеком возбуждённого вида, стоявшим в двух метрах от него и прикрывавшим карман афишкой. Через несколько дней умирающий Столыпин скажет В. В. Шульгину о своём убийце: «Он мне показался таким бледным и жалким, этот еврейчик, подбежавший ко мне… Несчастный, быть может, он думал, что совершает подвиг…»[94].

…Дмитрий Богров — террорист-анархист и провокатор охранного отделения быстро выхватил из кармана браунинг. Столыпин не отвернулся. Богров побледнел и два раза выстрелил.

От мгновенной смерти Столыпина спас орденский крест святого Владимира, раздробив который первая пуля изменила направление и, пробив грудную клетку и плевру, засела в печени. Другая пуля, пробив его правую руку, ранила в ногу концертмейстера. Столыпин сохранил присутствие духа. Он оперся на стол и стал расстёгивать китель. Увидев на груди расплывавшееся кровавое пятно, безнадёжно махнул рукой и опустился в кресло. Подбежавшим жандармам он приказал схватить преступника.

Государь сразу же после выстрелов вернулся в свою ложу. В этот момент Столыпин как будто что-то вспомнил, обернулся в его сторону и осенил крестным знамением царскую семью и себя, после чего потерял сознание. К нему уже спешили врачи, находившиеся в театре: профессор Рейн, Чернов, Оболенский, Маковский, хирург Галин и доктор Афанасьев. Они остановили кровотечение и вынесли раненого на носилках в карету скорой помощи. Здесь Пётр Аркадиевич очнулся и произнёс: «Передайте государю, что я рад умереть за него и за Родину»[95].

А в театре крики возмущения и негодования перемежались с исполнением национального гимна и пением молитвы: «Спаси, Господи, люди Твоя». Богрову выбили два зуба, разбили глаз и не растерзали окончательно лишь из-за вмешательства жандармов.

Было ли случайным убийство Столыпина? И да, и нет. Его твёрдая политика, конечно, толкала бы террористов на новые покушения. С этой стороны случайности нет — стреляли не в Столыпина, стреляли в Россию, в русскую государственность. Сам же Богров на допросе показал, что считает Столыпина главным виновником «реакции», то есть роспуска двух Дум, изменения избирательного закона, притеснения печати, инородцев и так далее, но подчеркнул случайность выбора цели своего покушения. В предсмертной записке родителям он написал, что всё равно когда-нибудь кончил бы тем же.

Анализируя причины покушения, П. Б. Струве писал в те дни: «В киевском преступлении общество не почувствовало ничего своего — и оно было право: тут „революция“ испарилась как общественное движение и превратилось в чисто личную авантюру современных сверхчеловеков. Как „революционный акт“ убийство П. А. Столыпина совершенно случайно. Не случайна в нем только та роль, которая выпала на долю так называемой охраны»[96].

Богров был типичным представителем «золотой молодёжи» Киева. Его отец был богатый еврей, присяжный поверенный, владевший многоэтажным домом на Бибиковском бульваре стоимостью в 400 тысяч рублей. Богров получил хорошее образование в Киевском и Мюнхенском университетах, увлекался спортом, шахматами. Видимо, рано вкусив все возможные удовольствия, он разочаровался в жизни и вступил в партию анархистов. Но вскоре он предложил свои услуги начальнику киевского охранного отделения Кулябко (на допросе объяснив этот шаг нуждой в деньгах) и был зачислен агентом с окладом в 100–150 рублей в месяц.

Подоплёка дальнейших событий неясна и относится, к области загадок и гипотез. На квартиру Богрова явился некий член организации (имени его Богров не знал и описал лишь приметы), который известил его о том, что партия подозревает