Русское тысячелетие - Сергей Эдуардович Цветков

Православие к отвлечённой теории свободы совести, а в том, чтобы зажечь светоч вероисповедной свободы совести в пределах нашего русского православного государства… Помните, что вероисповедный закон будет действовать в русском государстве и что утверждать его будет русский царь, который для слишком ста миллионов людей был, есть и будет царь православный»[86].

Дума одобрила ряд законопроектов, гарантировавших свободу вероисповедания, сооружение молитвенных зданий, образование религиозных общин, отмену связанных исключительно с исповеданием ограничений. Особую озабоченность Столыпин проявил по отношению к 15 миллионам старообрядцев, стремясь залечить раны, нанесённые русскому государству многовековым расколом. Были отменены ограничения для православных священнослужителей, лишённых сана.

Взгляды на государственное устройство и свободу совести, отстаиваемые Столыпиным в Думе, вытекали из подлинно христианского понимания свободы: нет и не может быть свободы политической без свободы внутренней, духовной. «Вначале гражданин, потом гражданственность», — любил повторять Столыпин. Государство призвано обеспечить духовное развитие своих подданных, если оно хочет быть государством христианским, ибо «без веры может обойтись деспотизм, но не свобода».

Провозглашая эти высокие принципы в государственной политике, Пётр Аркадиевич и в повседневной жизни старался им следовать. Талант государственного деятеля сочетался в нём со смирением простого прихожанина. Где бы ни бывал Пётр Аркадиевич по служебным и иным делам, он обязательно заходил в местный храм, радовался благоденствию приходов, помогал нуждающимся. В одном из писем жене Ольге Борисовне Столыпин рассказал о встрече со священником в селе Акшино, где был проездом: «Я с ним осмотрел церковь, которая в порядке, но церковная школа ужасно запущена… ввиду чего я обещал некоторое время продолжать присылку пятирублёвых взносов, чтобы привести школу в порядок»[87].

Отношения Петра Аркадиевича к окружавшим его людям были полны доброты и любви. Щедро делился он своей душевной силой, умел утешить и поддержать. «Ты пишешь про свой сон. Не душа твоя не готова для смерти, а шесть маленьких душ на твоём попечении и заботе, чтобы души эти не погасли»[88], — отвечает он Ольге Борисовне на её полное тревоги и смятения письмо.

Не в этом ли секрет обаяния его личности?

В результате взвешенной политики правительства начали проявляться первые признаки оздоровления русского общества. Именно с 1907 года быстро увеличиваются темпы роста промышленного производства, инженер становится заметной фигурой в обществе, поднимается благосостояние населения, русский сельскохозяйственный экспорт заполняет рынки Европы. Вспышки террора постепенно гаснут, в 1909–1910 годах распадается боевая организация партии эсеров, революционеры один за другим отправляются на «постоянное место жительство» за границу.

Ярким выражением духовного перелома в образованной части общества стал сборник «Вехи», вышедший в 1909 году. Он ознаменовал конец духовной эмиграции русской интеллигенции и возвращение её в лоно Православной Церкви и государства. Это событие высоко оценил Столыпин, внимательно следивший за общественным эффектом своих реформ. Он назвал «Вехи» «одним из первых духовных плодов тех начатков свободы, которые понемногу прививаются в русской жизни». Православие оказалось той благодатной почвой, на которой выросли религиозно-философские идеи русских мыслителей, определивших философский ренессанс ХХ века.

Другой важной победой Столыпина в период III Думы было одобрение ею аграрной реформы, которую Пётр Аркадиевич ставил во главу угла своей внутренней политики. Отстаивая свой взгляд на крестьянское землеустройство, он говорил: «Правительство желает поднять крестьянское землевладение, оно желает видеть крестьянина богатым, достаточным, так как где достаток, там, конечно, и просвещение, там и настоящая свобода… Но для этого необходимо дать возможность способному, трудолюбивому крестьянину, то есть соли земли Русской, освободиться от тех тисков, от тех условий жизни, в которых он в настоящее время находится. Надо дать ему возможность укрепить за собой плоды трудов своих и предоставить их в его неотъемлемую собственность… Была минута, и минута эта не далека, когда вера в будущее России была поколеблена, когда нарушены были многие понятия; не нарушена была в эту минуту лишь вера царя в силу русского пахаря и русского крестьянина!»[89].

Указ 9 ноября 1906 года, позволивший крестьянину выходить из общины и становиться индивидуальным и наследственным собственником земли, имел огромный успех. 13 % общинных земель перешли в индивидуальную собственность крестьян. Накануне революции Россия была готова превратиться в страну земельных собственников, которые быстро обогащались. В столыпинские годы Сибирь, ставшая местом переселения малоземельных крестьян, впервые стала поставлять на экспорт продукты сельского хозяйства — зерно, масло, яйца. Накануне февральской революции крестьянам на началах собственности и аренды принадлежало 100 % пахотной земли азиатской и 90 % европейской России.

Экономическая база революционных волнений в деревне была ликвидирована. Почему же в 1917 году крестьянство так охотно откликнулось на эсеровские и большевистские лозунги? Историкам ещё предстоит изучить этот вопрос. Мы же можем указать на социально-психологические и нравственные аспекты реформы.

Некоторые мифы, укоренившиеся в то время в головах людей, создавались усилиями революционной пропаганды. К ним относятся целые аграрные теории того времени, основанные на несостоятельном тезисе о засилье помещичьего землевладения в деревне, о мнимом малоземелье крестьян. Их авторы намеренно фальсифицировали факты, несмотря на реальное сокращение помещичьих земель и рост крестьянского землевладения (к 1918 году на одну дворянскую десятину приходилось 5,5 крестьянских против двух в 1894 году). Русскому «малоземельному» крестьянину, имевшему от 1 до 5 десятин, позавидовал бы любой крестьянин Германии или Дании[90].

Сложнее обстоит дело с мифами, коренящимися в народной психологии. К ним относятся прежде всего общинные традиции землепользования, на ломку которых пошел Столыпин. Он подчёркивал строго добровольный принцип выхода из общины, но этот принцип сталкивался с фактором времени. Грозные события 1905–1907 годов заставляли спешить, что приводило в ряде случаев к административным злоупотреблениям на местах, насильственному выделу из общины. Общину обязывали производить передел земли по требованию хотя бы одного человека. Это вело к полному пересмотру размера всех других полос и невозможности для общинников спокойно вести хозяйство. Ненависть общинников к крестьянам-собственникам подпитывалась и элементарной завистью, что приводило к поджогам хуторов и взаимной неприязни этих двух частей крестьянства.

Но, может быть, главная причина свёртывания реформы к лету 1917 года крылась как раз во внешне выигрышном лозунге опоры на «крепкого хозяина», сильного мужика. Это заявление шло вразрез с вековечными представлениями крестьян о царе как о защитнике слабых, подрывало монархическую идею в самом корне. Вместо защиты слабых власть теперь поддерживала право сильных. Это никак не вязалось с той «правдой для всех», о