Фавориты Фортуны - Колин Маккалоу

— Рим об этом не знает, — нахмурился Цезарь. — Почему ты не сообщил об этом консулам?

— Потому что это случилось только что. И, во всяком случае, я не обязан сообщать обо всем Риму!

— Пока ты — друг и союзник, ты обязан это делать. Последнее, что мы слышали о Митридате, — что он в Киммерии, восстанавливает свои владения на севере Эвксинского моря.

— Он сделал это, как только Сулла приказал Мурене оставить Понт, — кивнул Никомед. — Но Колхида оставалась непокорной и не хотела платить дань, поэтому он решил сделать в пути остановку и решить вопрос с Колхидой, но тут узнал о набегах дикарей.

— Очень интересно.

— Так что, как ты сам видишь, слона нет.

Глаза Цезаря блеснули:

— И все-таки слон есть! И даже еще больших размеров. Его зовут Рим.

Царь Вифинии не мог сдержаться. Он согнулся пополам от смеха.

— Сдаюсь, сдаюсь! Ты получишь свой флот!

Вошла царица Орадалтис, следом за ней бежала собачка. Царица с удивлением увидела, что ее древний супруг смыл с лица косметику и смеется до слез. К тому же скромно, на расстоянии нескольких футов от молодого римлянина, похожего на тех парней, которые были не прочь сесть к царю Никомеду поближе.

— Дорогая моя, это Гай Юлий Цезарь, — представил царь, отдышавшись немного. — Потомок богини Афродиты, намного знатнее нас. Он только что вынудил меня дать ему огромный флот.

Царица (у которой не было иллюзий относительно Никомеда) царственным кивком приветствовала Цезаря.

— Удивляюсь, что ты не отдал ему все царство, — проговорила она и, прежде чем сесть, налила себе бокал вина и взяла пирожное.

Собачка медленно приблизилась к Цезарю и легла у его ног, глядя на него с восхищением. Когда Цезарь наклонился, чтобы погладить ее, она перевернулась на спину, предлагая почесать ее упитанный животик.

— Как его зовут? — спросил Цезарь, любивший собак.

— Сулла, — ответила царица.

Цезарь вспомнил, как она недавно пнула ногой по яйцам Суллы. Теперь настала очередь ему хохотать.

За обедом он узнал о судьбе Низы, их единственного ребенка и наследницы трона Вифинии.

— Ей пятьдесят лет, и у нее нет детей, — печально сказала Орадалтис. — Конечно, мы не позволили Митридату жениться на ней, и он сделал так, что мы больше нигде не можем найти для нее мужа. Это трагедия.

— Я могу надеяться, что увижу ее перед отъездом? — спросил Цезарь.

— Это не в наших силах, — вздохнул Никомед. — Когда Митридат вторгся в Вифинию и я убегал в Рим в последний раз, я оставил Низу и Орадалтис в Никомедии. И Митридат взял нашу девочку заложницей. Она все еще у него.

— И он женился на ней?

— Думаем, нет. Она никогда не была красавицей и даже в то время была уже слишком стара, чтобы иметь детей. Если она открыто отказала ему, он мог ее убить. Впрочем, последнее, что мы слышали, — она жива и находится в Кабейре, где он содержит женщин, например дочерей и сестер, которым не разрешает выходить замуж, — сказала царица.

— Тогда будем надеяться, царь Никомед, что, когда следующий раз два слона столкнутся на дороге, римский слон победит. Если я не буду участвовать в войне лично, то позабочусь о том, чтобы командующий узнал, где находится царевна Низа.

— К тому времени я, наверное, уже умру, — серьезно сказал царь.

— Ты не можешь умереть, прежде чем вернется твоя дочь!

— Если ей суждено когда-нибудь вернуться, это уже будет понтийская марионетка. В этом все дело, — с горечью отозвался Никомед.

— Тогда тебе лучше завещать Вифинию Риму.

— Как Аттал Третий поступил с Азией, а Птолемей Апион — с Киреной? Никогда! — решительно возразил царь Вифинии.

— Тогда она достанется Понту. А Понт — Риму, и это означает, что в конце концов Вифиния все равно будет римской.

— Не будет, если я смогу помешать этому.

— Ты не сможешь этому помешать, — серьезно сказал Цезарь.

На следующий день царь сопроводил Цезаря в гавань, где усердно пытался доказать, что присутствующие там корабли не годятся для военных действий.

— Ты же не стал бы держать здесь военный флот, — сказал Цезарь, не поддаваясь на хитрость царя. — Давай проедем в Халкедон.

— Завтра, — молвил царь, все более подпадая под обаяние своего трудного гостя.

— Мы выступим сегодня, — твердо возразил Цезарь. — Как далеко отсюда до Халкедона? Сорок миль? В один день мы не одолеем такое расстояние.

— Мы поплывем на корабле, — сказал царь, ненавидевший путешествовать по суше.

— Нет, мы поедем по суше. Мне нравится чувствовать под ногами землю. Гай Марий, который по браку был моим дядей, говорил мне, что я всегда должен путешествовать по суше. Тогда, если в будущем мне придется участвовать в кампании на этой земле, я буду знать характер местности. Очень полезно.

— Значит, и Марий, и Сулла — оба твои дядья?

— У меня исключительные родственные связи, — торжественно произнес Цезарь.

— Думаю, у тебя есть все, Цезарь! Влиятельные родственники, высокое рождение, тонкий ум, изящное тело и красота. Я очень рад тому, что я — не ты.

— Почему?

— У тебя всегда будут враги. Ревность. Или зависть, если ты предпочитаешь это слово, чтобы описать страстное желание достигнуть чего-то, помимо любви. Они будут идти за тобой по пятам подобно тому, как фурии преследовали бедного Ореста. Кто-то будет завидовать твоей красоте, кто-то — твоему телу, кто-то — твоему происхождению, а найдутся и такие, кто вздумает завидовать твоему уму. Но большинство будут завидовать всему вместе. И чем выше ты поднимешься, тем больше будет зависти. У тебя везде найдутся враги, а друзей у тебя не появится. Ты не сможешь доверять ни мужчине, не женщине.

Цезарь выслушал это спокойно.

— Да, полагаю, это справедливое замечание, — сказал он неторопливо. — И что же ты посоветуешь?

— Однажды, во времена царей, жил один римлянин. Звали его Брут, — начал царь, снова обнаруживая знание Рима. — Брут был очень умный. Но он скрывал это под маской тупоумия, отсюда и его прозвище. И когда царь Тарквиний Гордый убивал людей направо и налево, ему и в голову не пришло уничтожить Брута, который и сверг его и стал первым консулом новой Республики.

— И казнил своих собственных сыновей, когда те попытались вернуть из ссылки царя Тарквиния Гордого и восстановить монархию в Риме, — сказал Цезарь. — Брр! Я никогда не восхищался Брутом. И никогда не стану подражать ему, прикидываясь дурачком.

— Тогда придется принимать все, что тебе выпадет.

— Поверь мне, я приму все, что мне выпадет!

— Уже слишком поздно, чтобы выезжать в Халкедон сегодня, — хитро проговорил царь. — Я бы предпочел ранний ужин, а потом мы еще раз насладимся столь замечательной беседой. На рассвете выедем.

— Хорошо, на рассвете, — бодро согласился Цезарь, — но не отсюда. Я через час отправляюсь в Халкедон. Если ты хочешь со мной, поторопись.

И Никомед поторопился — по двум причинам. Во-первых, он отлично знал, что должен строго следить за своевольным Цезарем. И во-вторых, он был по уши влюблен в молодого человека, который продолжал заявлять, будто не испытывает слабости к мужчинам.

Царь увидел, как Цезарь седлает мула.

— Мул?

— Мул, — высокомерно ответил Цезарь.

— Почему?

— Это идиосинкразия, особенность стиля.

— Ты — на муле, а твой вольноотпущенник на несейском коне?

— Ты же сам видишь.

Вздохнув, царь с помощью слуг уселся в двухколесный экипаж и последовал за Цезарем и Бургундом. Но когда они остановились на ночь под крышей одного землевладельца, такого старого, что он уже и не ожидал снова увидеть своего хозяина, Цезарь извинился перед Никомедом:

— Прости меня. Моя мать сказала бы, что я не дал себе труда немного подумать. Ты очень устал. Тебе нужно было плыть на корабле.

— Мое тело изнемогло, это правда, — с улыбкой отозвался Никомед. — Но твое присутствие делает меня снова молодым.

И действительно, когда он присоединился к Цезарю за завтраком в Халкедоне, где располагалась царская резиденция, он был бодр, говорлив и казался хорошо отдохнувшим.

— Как ты понимаешь, — сказал он, стоя на широком молу, опоясывавшем гавань в Халкедоне, — у меня имеется небольшой военный флот. Двенадцать трирем, семь галер с пятью рядами гребцов каждая и четырнадцать беспалубных кораблей. Это здесь. И еще есть в Хрисополе и в Даскилии.

— Разве Византии не имеет своей доли в пошлине с Боспора?

— Не сейчас. Раньше византийцы действительно брали пошлину. Они были очень сильны, у них был флот, почти равный родосскому. Но после падения Греции, а потом и Македонии им пришлось держать большую сухопутную армию, чтобы сдерживать фракийских варваров, которые все еще нападают на них. Византии просто не мог себе позволить содержать и флот, и армию одновременно. Поэтому теперь пошлину собирает Вифиния.