Фавориты Фортуны - Колин Маккалоу

— Несколько лет назад сей блестящий человек купил себе раба, чтобы тот был его управляющим. И сей раб оказался отличным управляющим. Когда жена этого превосходного человека вынуждена была бежать из Рима в Грецию, его управляющий уже находился там, чтобы помогать и утешать. Его управляющий отвечал за людей, зависимых от этого великолепного человека: жену, детей, внуков, слуг, — пока наш великий Луций Корнелий Сулла, как титан, шагал по всему Италийскому полуострову. Управляющему он доверял, и управляющий оправдал его доверие. Поэтому он был отпущен на волю и взял себе две первые части могущественного имени — «Луций Корнелий». По существующему обычаю иметь третье имя он сохранил свое первоначальное прозвание — Хрисогон. «Золотой ребенок». На чью голову теперь посыпались почести, блага и ответственность. Теперь он не просто управляющий-вольноотпущенник большой семьи, хозяйства, но и исполнитель гигантского процесса, который преследовал две цели. Во-первых, проследить, чтобы все те предатели, кто следовал за Марием, Цинной и даже таким ничтожным насекомым, как Карбон, были справедливо и законно наказаны. И во-вторых, использовать имущество и поместья предателей как средство, которое поможет обедневшему Риму вновь стать процветающим городом.

Цицерон расхаживал взад-вперед по открытому пространству перед местом судьи Марка Фанния. Левой рукой он придерживал тогу на левом плече, правая была опущена вниз. Никто не шевелился. Взоры всех были устремлены на оратора. Слушатели, казалось, не дышали.

— И что же он делает, этот Хрисогон? Не переставая сладенько улыбаться своему нанимателю, своему патрону, он уже думает о том, как отомстит этому человеку за годы унижения, пока он был рабом. В самые темные ночные часы он усиленно работает пером фальсификатора, пользуясь доверием патрона, чтобы вписать то или иное имя в проскрипции. Задним числом он проскрибирует состоятельных людей, о чьем имуществе он мечтал. Он входит в сговор с червями и паразитами, чтобы обогатиться за счет своего патрона, за счет Рима. Члены жюри, он был хитер! Он интриговал, разрабатывал способ замести следы. Как он подлизывался к своему патрону, как манипулировал целой армией подлецов и пособников, как усиленно трудился, чтобы быть уверенным, что его знатный и блистательный патрон не догадывается о происходящем! Все именно так и получилось. Пользуясь доверием и властью, он злоупотреблял ими самым подлым, самым презренным образом.

Брызнули слезы, Цицерон громко зарыдал, ломая руки и сгибаясь в пароксизме боли.

— О, я не могу смотреть на тебя, Луций Корнелий Сулла! И это приходится делать мне, слабому, простому жителю латинского предместья — провинциалу, деревенщине, сельскому стряпчему! Это я — тот человек, который вынужден снять пелену с твоих глаз, который должен открыть их тебе на… Какое определение подобрать, чтобы достойно описать уровень предательства твоего самого уважаемого клиента, Луция Корнелия Хрисогона? Подлое предательство! Омерзительное предательство! Презренное предательство! Но ни одно из этих определений не отражает глубины падения этого предателя!

Легкие слезы были вытерты.

— Почему этим человеком должен стать я? Пусть бы это был кто-то другой! Пусть бы это был твой великий понтифик или твой председатель палаты — оба большие люди, удостоенные всяческих почестей! Но вместо этого жребий пал на меня. Я этого не хотел, однако я вынужден исполнить эту обязанность. Уважаемые члены жюри, вы думали, что же я сделаю? Избавлю великого Луция Корнелия Суллу от этих мучений, ничего не сказав о предательстве Хрисогона, или начну бороться за жизнь человека, обвиненного в убийстве собственного отца, а в действительности не сделавшего ничего, что послужило бы поводом для обвинения? Да, вы правы! Это ужасное публичное унижение достойного и уважаемого человека, потому что нельзя допустить, чтобы был осужден невиновный. — Он выпрямился. — Члены жюри, теперь я закончил.

Конечно, приговор был неизбежен: ABSOLVO. Сулла поднялся с кресла и направился к Цицерону. Собравшаяся вокруг адвоката толпа быстро разошлась.

— Отличная работа, мой худенький молодой друг, — похвалил диктатор, протягивая руку. — Какой хороший актер получился бы из тебя!

Воодушевленный настолько, что ему казалось, будто он парит в воздухе, Цицерон засмеялся и горячо пожал протянутую руку.

— Ты хочешь сказать, какой из меня получился хороший актер. Ибо что такое превосходная защита, как не игра словами?

— Тогда ты в конце концов станешь Феспидом постоянных судов Суллы.

— Раз ты прощаешь меня за допущенные в этом деле вольности, Луций Корнелий, я буду всем, чем ты хочешь, даже этим поэтом-трагиком.

— О, я прощаю тебя! — весело сказал Сулла. — Думаю, я мог бы простить почти все, если мне при этом предстоит посмотреть хорошее представление. И, за одним-единственным исключением, я никогда не видел лучшего любительского спектакля, мой дорогой Цицерон. Кроме того, последнее время я думал, как бы отделаться от Хрисогона. Я же не полный дурак, ты знаешь. Но это было трудно. — Диктатор огляделся. — Где Секст Росций?

К нему подвели Секста Росция.

— Секст Росций, получи обратно свои земли. Репутация, твоя и твоего покойного отца, восстановлена, — сказал Сулла. — Мне очень жаль, что коррупция и продажность человека, которому я доверял, причинили тебе столько боли. Но он ответит за это.

— Благодаря блестящей защите моего адвоката, Луций Корнелий, все кончилось хорошо, — с дрожью в голосе сказал Секст Росций.

— Предстоит еще сыграть эпилог, — сказал диктатор, кивком головы подозвал ликторов и направился к лестнице, ведущей на Палатин.

На следующий день Луций Корнелий Хрисогон, римский гражданин трибы Корнелиев, был сброшен с Тарпейской скалы.

— Считай, что тебе повезло, — сказал ему перед этим Сулла. — Я мог бы лишить тебя гражданства, выпороть и распять. А ты умрешь смертью римлянина, потому что хорошо заботился о моих женщинах в тяжелое время. Больше я ничего не могу для тебя сделать. Когда я нанимал тебя, я знал, что ты жаба. Однако я не предполагал, что буду настолько занят и не смогу присматривать за тобой. Но рано или поздно все открывается. Прощай, Хрисогон.

А два кузена Росция — Капит и Магн — исчезли из Америи. Их так и не поймали и, следовательно, не судили. Больше их никто не видел. Что касается Цицерона, его имя вдруг сделалось знаменитым и он стал героем. Никто другой из тех, кто брались защищать проскрибированных, не выигрывал дела.

Освобожденный от фламината и получивший приказ служить под началом губернатора провинции Азия Марка Минуция Терма, Гай Юлий Цезарь уехал на восток за месяц до своего девятнадцатого дня рождения, в сопровождении двух новых слуг и своего германца-вольноотпущенника Гая Юлия Бургунда. Хотя большинство направлявшихся в Азию предпочитали переправляться морем, Цезарь решил добираться по суше. Ему предстояло пройти восемьсот миль по Эгнациевой дороге из Аполлонии в Западной Македонии до Каллиполя на Геллеспонте. Так как по календарю стояло лето, путешествие было приятным, хотя таверны и постоялые дворы встречались редко, не в пример Италии. Поэтому те, кто путешествовал по суше, по дороге разбивали лагерь.

Поскольку для фламина Юпитера путешествия находились под запретом, все предыдущие годы Цезарь был вынужден странствовать мысленно, по книгам, описывающим заморские земли, и воображать, каким может оказаться внешний мир. Вскоре он узнал, что мир вовсе не таков, каким он его себе представлял. Реальность была значительно лучше! Что касается самого путешествия, то даже Цезарь, такой красноречивый, не в силах был найти слова, чтобы описать его. Ибо в нем скрывался прирожденный путешественник, любящий приключения, любознательный, с ненасытным желанием испробовать все. По пути Цезарь разговаривал с любыми встречными, от пастухов до матросов, от наемников, ищущих работу, до местных вождей племен. Его греческий был классическим, превосходным. Пригодились и другие языки, которые он впитывал в себя с младенчества. Многоязыкая инсула его матери сейчас как бы предстала перед ним вживую. Не потому даже, что он так удачлив и всегда находил людей, которые говорили на знакомых ему языках. Его ум был настроен на звучание незнакомых слов, поэтому он умел расслышать греческий в некоторых странных местных говорах и различать иностранные слова в аттическом диалекте. Ему легко бродилось по свету, потому что он не испытывал затруднений в общении.

Конечно, было бы замечательно ехать на Буцефале. Но молодой и надежный мул Вислоухий в своем роде был таким же боевым конем, разве что выглядел по-другому. Бывали времена, когда Цезарю казалось, что у его мула мягкие лапы, а не копыта, так уверенно он шагал по неровной земле. Бургунд ехал на своем гиганте несейской породы, а двое слуг — на очень хороших лошадях. Если Цезарь дал слово не ездить ни на ком, кроме Вислоухого, тогда пусть мир принимает это как эксцентричность при виде слуг на столь превосходных скакунах. Пусть посторонние наблюдатели поймут, что Цезарь запросто мог бы позволить себе перемещаться на животном получше простого мула. Насколько проницателен Сулла! Он ударил по самому больному месту: Цезарь любил хорошо выглядеть и поражать этим всех, с кем приходилось встречаться. Трудновато это сделать, сидя на муле!