Государевы конюхи - Далия Трускиновская

Увидев Деревнина, он кинулся к подьячему, как к отцу родному:

— Гаврила Михайлович, защити!

— Он и доподлинно ходил по моему делу, — выгородил ярыжку подьячий.

Стенька смотрел на Деревнина влюбленными глазами. Осанистый, крепкий, не так чтобы слишком сильно для своих лет поседевший подьячий казался ему в этот час чуть ли не святым Петром, как его на образах рисуют. Тем более что вечером им двум предстояло совместное дельце, да какое!

И настал вечерний час! И с замиранием сердца приблизился Стенька к подьячему, который совершенно случайно припозднился.

— Ну, Гаврила Михайлович, поедем, что ли, благословясь?

— Куда поедем, свет? — безмятежно спросил подьячий.

— По дельцу нашему, — опасаясь, как бы кто не вернулся и случайно не подслушал, отвечал Стенька.

— По какому такому дельцу?

— Гаврила Михайлович! — изумился Стенька. — Дельце-то, неужто забыл?

— Да я-то не забыл… — В голосе Деревнина были горечь и усталость. — Я-то, Степа, вчера тебя прождал, и с конями, и с оружием. Это ты, свет, памяти лишился.

— Вчера?!

— Мы с тобой сговаривались во вторник ехать. А сегодня у нас что?

— Да вторник же!..

— Среда, Степа.

У Стеньки в глазах помутилось!

— Да как же это? — пробормотал он.

— А так! — отрубил подьячий. — Ты кто таков, чтобы со мной шутки шутить?! Я важное дело на другой день перенес, деньги из-за тебя упустил! А ты, страдник, пьянюшка, нализался где-то, дни перепутал! Ты на себя погляди! В каких лужах-то валялся?!

Как Стенька ни полоскал голову, как ни растирал ветошкой лицо, а какие-то следы от пролитого меда все же, видать, остались.

— Да, Гаврила Михайлович!.. Да я!..

— Не ври. Все вижу! Не было там никакого клада! И боярин Буйносов его закопать никак не мог. Я справлялся — в кошельке у боярина вошь на аркане да блоха на веревочке! А что ты затеял — неведомо! Коли человек собрался ехать клад добывать, а сам вместо того напился, то что это за человек, я тебя спрашиваю, и что это за клад?!

Грозен и суров был подьячий Деревнин! Оскорбленное достоинство гремело его возвышенным, рокочущим голосом. Стенька только разинутым ртом подергивал, как рыба на прибрежном песочке.

Он попытался было объяснить, что всего-то навсего спутал дни, что вот они — мешки, лопаты и фонарь, что он все помнит, все знает и готов хоть целую ночь землю рыть!

— Не поеду я с тобой воров выслеживать и клады брать, вот те крест! — с особым наслаждением отрубил Гаврила Михайлович. — Веры твоим словам больше нет. Мало ли что опять выдумаешь — да и пропадешь, да и меня, прости Господи, ни за грош погубишь!

— Гаврила Михайлович! Да коли бы мы туда поехали, мы бы, может статься, и про то разведали, каким образом скоморохи с той медвежьей харей увязаны! — Стенька уж пустил в ход последнее, надежду на служебное рвение Деревнина.

Но подьячий странным образом утратил всякое желание разбираться с преступными скоморохами.

Как ни бился Стенька, как он ни молил, как ни пытался растрогать и соблазнить — холоден и тверд был подьячий Деревнин. На том и расстались.

Стенька поволокся со своими кладоискательскими причиндалами обратно…

Недели с две он не ходил к отцу Кондрату осваивать грамматику. Потом кое-как помирились…

А некоторое время спустя звонарь Кузьма посватался ко вдове Елизарки Шевелева. К удивлению всех слободских баб, она согласилась. Хотя сперва малость поартачилась — мол, ты небогат, я небогата, чего ж нам с тобой нищету плодить?

Некоторое время спустя Кузьмина женка получила от какого-то дедушки наследство и купила хороший, крепкий дом с поварней на огороде и с банькой. Кумушки, побывав, рассказывали, что завелись в семье и оловянные тарелки, и даже оловянная стопа для вина, тонкой работы, с буквами поверху, вся испещренная цветами и травами.

Матушка Ненила заподозрила неладное.

Наученный ею батюшка Кондрат на исповеди так прижал новобрачную, так ее хитрыми вопросами в угол загнал, что не выдержала — призналась…

Возмущенный батюшка так круто пригрозил епитимьей и лишением на десять лет причастия, что Кузьма счел нужным откупиться. Оловянная посуда переехала в поповский дом, и наступил мир.

Разумеется, Стеньке о том не сказали…

Стенька попробовал встретиться с ключником Артемкой Замочниковым, чтобы доподлинно узнать у него про медвежью харю, но оказалось, что Федора умнее его. Она увезла больного мужа к его родне, а в Стрелецкой слободе больше носу не казала.

Так это Стенькино дело и заглохло.

Конюхи, оставшись в амбаре с кладом, уже знали, как быть — вернуться в Коломенское, рассказать про Гвоздя Дементию Башмакову, да ему же и передать жемчуг, чтобы нашел подходящий для сокровищ храм.

Семейка развернул оставленную Деревниным епанчу, еще раз полюбовался находкой.

— А то — взять чего на память, светы? — спросил он. — Прав же подьячий — и церковь за труды платит.

Они с Желваком взяли по горстке жемчужных пуговок — все равно их много и цена им невелика, а девкам дарить пригодится. Озорной же отказался наотрез — выдерживал благочестие.

Семейка вышел поискать своего родственника, чтобы отдать ему ставший ненужным котел. На конюшне применения такой посудине не предвиделось. Данилка следом тащил подарок.

Родственник ругательски ругал баб:

— На Неглинке ночью пожар был, вам тоже захотелось?! Следите, куда ветер искры несет, дуры!

Данилка едва не выронил котел.

— Ты что, свет? — удивился было Семейка, но сразу все понял. — На Неглинку бежать вздумал? Сейчас тамошним девкам не до тебя!

— А ну, коли?.. — договорить парень не мог, всучил грязный котел его новому хозяину и кинулся было бежать, да цепкая рука удержала за плечо.

— Да постой, я с тобой поеду, — сказал Семейка. — Мало ли что там…

Они вошли в амбар.

— Куда это вы? — негромко спросил Богдаш.

Глотка побаливала, но говорить, а не шипеть, как змей, он уже мог.

— Дельце у Данилы одно есть, съездим скоренько и за вами вернемся, — отвечал Семейка.

Тимофей и Богдаш переглянулись.

— Далеко ли?

— До Неглинки — и тут же назад.

То, что Семейка без лишних рассуждений решил идти с Данилкой, для них немало значило. Первым догадался, в чем дело, Богдаш. Он и хозяйские вопли за стеной амбара слышал, и о том, что молодцу без шалых девок с Неглинки порой трудно приходится, доподлинно знал…

— Поедем-ка и мы, что ли, — сказал он Тимофею. — Подведи-ка коня к телеге.

— А сможешь? — усомнился Озорной.

— С борта взберусь.

Данилка с Семейкой сразу же довольно быстро ушли грунью вперед.

— Ему-то чего на Неглинке искать? — спросил вовсе не желавший шататься по Москве без дела Тимофей.

— Девку он себе там, сдается, завел. Так от пожара не вышло бы с ней беды… Коли уцелела, так и Бог с ней. А коли нет — хоть уведем оттуда парня-то, — объяснил Богдаш.

Он ехал, не вставляя ног в стремена, берег колено.

— Женить его надобно, а то избегается, — буркнул Тимофей, но на Неглинку направился беспрекословно.

Семейка все оборачивался, словно не был уверен, что товарищи за ним последуют. Когда же заметил торчащую над пешими и конными голову Богдаша, приметную голову с высоко задранной бородой, удержал Данилку:

— Погоди, наши нагоняют. Вместе поедем.

Добираться было недалеко. Конюхи завернули за угол и увидели пожарище. Сердце верно подсказало Данилке — Федосьица в эту ночь еле успела с Феденькой выскочить.

Почему-то огонь пощадил избенку Феклицы, а вокруг несколько вполне еще справных домов сгорело напрочь. Девки в смирной одежонке бродили по золе, шевелили ее палками, пытаясь сыскать хоть что-то уцелевшее.

Спасти удалось немного — главное, колыбель с Феденькой уцелела! Стояла она посреди огорода, под смородинным кустом, и дитя, не успев испугаться и не осознавая опасности, сладко посапывало. Рядом лежала свернутая перина, стоял короб с тряпичной казной, на коробе — закопченный чугунок, из тех, что мастерят на Таганке.

— Нажитого добра жалко, — сказала Федосьица. — А дом — чего его жалеть! Были бы деньги!

— А есть? — спросил Данилка.

Он стоял рядом, держа под уздцы Голована и всем видом показывая, что приехал лишь убедиться — жива, здорова, дитя цело?

Конюхи, не сходя наземь, слушали беседу.

— А найдутся. В долг возьму, — по видимости беззаботно отвечала Федосьица, но этой бодростью она бы даже Данилку не обманула. — Сейчас главное — людей нанять, место убрать, головешки разгрести. Может, что и уцелело. А завтра с утра — на Трубную площадь.

— Что за площадь такая? — Данилка впервые слышал это название.

— А там домами торгуют.

— Как это — домами?

— Очень просто, — взялся объяснять Семейка. — Нарубят у промышленника люди бревен, привезут куда указано, срубят домишко. А потом бревнышки пометят, сруб разберут — и на Трубную! Приходишь, говоришь — мне, братцы, о трех окошках и с резным крылечком. Тебе кучу бревен на воз грузят, везут куда скажешь и там за день ставят.