Государевы конюхи - Далия Трускиновская

— Я себе не враг!

И точно — Деревнин меньше всего хотел, чтобы о его похождениях с конюхами, скоморохами и, прости Господи, чуть ли не налетчиками стало известно в приказе. Завистников много — тот же Колесников, проведав, что товарищ разжился дорогим жемчугом, мог донести дьяку да и такого от себя сочинить, что Деревнин рад будет отдать жемчуг да и своего кровного добра в придачу немало, лишь бы избавиться от неприятностей.

Подьячий сунул руку в узел, захватил полной горстью, потянул — вытащил дорогие часы, с луковицу величиной, на серебряном гайтане и с жемчужной кистью-ворворкой, оправленной в серебро, и при часах — широкое жемчужное ожерелье с золотыми пуговицами. Больше — не получилось. Но и этого за услугу было немало.

— А теперь ступай себе с Богом, подьячий, — прямо сказал Озорной.

— Да ярыжке тому передай — еще раз встречу, не обрадуется! — добавил Данилка.

— Уймись, свет! Кабы не тот ярыжка, Гаврила-то Михайлович с нами бы не поехал и про вторую медвежью харю мы бы не узнали. А теперь одно с одним увязалось, — вступился за Стеньку Семейка.

Деревнин сунул свое добро за пазуху, привесил обратно к поясу чернильницу, сел на коня и взял повод заводного.

— Нарветесь вы когда-нибудь, конюхи, — сказал на прощание. — Не век Башмакову вас защищать!

С тем и выехал из амбара.

Тащиться за кладом при всем честном народе не хотелось, темнело по летнему времени поздно, и потому и Стенька, и отец Кондрат, и даже Кузьма, которого, как человека надежного, пригласили ехать третьим и посадили править телегой, извелись, дожидаясь ночи.

Телегу с лошадью звонарь заблаговременно вывел из слободы и укрыл в рощице, да и сам там остался дожидаться, пока батюшка с земским ярыжкой прибегут.

Первым прибыл нетерпеливый отец Кондрат.

— Лопаты взял ли? Мешки? Фонарь?

— Все как велено.

— Прими — это баклажка со святой водицей.

Тут же появился Стенька с теми же вопросами. Сели в телегу, и отец Кондрат произнес торжественно и внятно:

— Ну, Господи благослови!

По дороге совещались — как лучше брать клад. Поскольку взять очень уж хотелось, решили, что Панкратьева родня — люди простые неученые, вряд ли клали сокровища с хитрыми заклятьями. В этом деле знатоком, как ни странно, оказался Кузьма.

— А то еще клад на дурака кладут — только дураку и дастся в руки…

— Утешил! — возмутился Стенька.

— А то еще на грешника кладут, или на девку, или на бабу. Или, скажем, есть возвратные клады. Ты можешь из него денег сколько нужно на время взять, разжиться, а потом взятое вернуть.

— А коли не верну?

— Он сам заберет, и с надбавкой. А то еще всякие заговоренные клады есть…

За такими разговорами и доехали до Ендовы, перекрестились на храм, и Стенька показал, куда поворачивать.

— И где же твой овин? — спросил, не умеряя голоса, отец Кондрат. Был он в таком нетерпении, что, кажется, голыми руками готов землю рыть.

— Потише, батюшка! — разом одернули его Стенька с Кузьмой.

— Овин нам ни к чему, я на опушке другую примету оставил, — сказал Стенька. — Нарочно с собой лоскутья брал. Зажигай, Кузьма, фонарь-то.

Неподалеку от рощицы достали из телеги весь землекопный снаряд, и отец Кондрат заблаговременно заткнул за пояс полы рясы.

Слюдяной фонарь давал свет не слишком яркий, но достаточный, чтобы видеть дорогу под ногами. Привязав кобылу с телегой на обочине, взяв на плечи лопаты, а мешки — под мышку, кладоискатели в указанном Стенькой месте углубились в рощицу и довольно быстро отыскали пень.

— Вот он, голубчик! — Стенька готов был оглаживать пень, как дородную бабу, да и отец Кондрат, кажется, тоже. — Овин днем сквозь кусты видно. Теперь — девять шагов…

— Постой, чадо. А ты свои шаги мерил? С чего ты взял, что твой шаг — аршин? — забеспокоился отец Кондрат.

— Ну, коли хочешь, пойдем вдвоем, — предложил Стенька. — Ты своими шагами мерь, я — своими. Увидишь — одно и то же получится. Панкратьева родня-то, чай, тоже не на торгу аршин для такого дела занимала, а шагами мерила.

Он взял фонарь, встал вплотную к пню и, считая шаги, пошел. Отец Кондрат затопал следом. Последним ковылял Кузьма.

Расхождение у них вышло в пол-аршина.

— Беда невелика, — сказал отец Кондрат. — Когда яму разроем, оно и незаметно будет. Ну, с Божьей помощью!..

И принялся копать с такой прытью, что Стенька с Кузьмой переглянулись — здоров батюшка! А было ему нелегко — земля вся проросла корнями, и чтобы разрубить их, приходилось вгонять лопату сильно и резко.

— Да ты свети, сукин сын, куда следует! — бормотал отец Кондрат, решительно отбрасывая землю подальше. — И ты тоже не бездельничай!

Но Стеньку подгонять не приходилось. Он так орудовал, что кабы употребил это старанье да на чистописанье, взяли бы его писцом к самому государю!

Яма росла и углублялась.

— Да точно ли тут? — спросил Кузьма.

— Все ж дважды измерили! — огрызнулся Стенька. — Коли охота — сам перемеряй!

— А еще бывает, что клад прячется, с места на место перебегает, — заметил звонарь. — Вот как окажется, что зря землю рыли — тут-то вы меня и спросите, что не удержал.

— Да помолчишь ли ты, нехристь?! — прикрикнул батюшка.

То, что они в две лопаты произвели, уже было не ямой, а, скорее, канавой.

— Есть! — вскричал Стенька. — Вот те крест — есть!

— Закрещивай яму-то, закрещивай! — заорал Кузьма. — Вот как полезут оттуда беси!..

— А кому я святую воду держать наготове приказал? — Отец Кондрат протянул за сосудом левую руку.

— Да что ж я: одной рукой — костыль, другой — фонарь, а третьей — воду? — возмутился Кузьма. — Степа, прими фонарь, я баклажку за пазухой достану!

Но Стенька, не боясь нечистой силы, рыл и рыл, молитву, впрочем, бормотал — «Да воскреснет Бог и да расточатся врази его», самую к случаю подходящую.

Отец Кондрат, отчаявшись получить баклажку, помогал, как мог, и вдруг воскликнул:

— Свят-свят! И у меня тоже!

— Длинный, видать, сундук! — опасливо заметил Кузьма. — А ну как гроб?!

— Да пошел ты! — не сговариваясь, прикрикнули Стенька и батюшка.

— А и пойду! А и пойду! Мало ли каких вы тут покойничков понаоткопаете! Он-то там лежит, клад сторожит, дураков в гости ждет! Крышку откроете, а он лапищей — цап! И с собой! В преисподнюю!

Кузьма, решив, что с него приключений и опасностей хватит, поставил фонарь наземь, рядом с ним святую воду и заковылял к телеге.

— Да стой ты, обалдуй!

Кузьма остановился.

— Ворочайся! — приказал отец Кондрат. — Фонарь бери! Будем сундук выворачивать! Что ты стал в пень?!

— Слегу срубить надобно, — догадался Стенька. — Завести снизу — да и подковырнуть.

Но отцом Кондратом уже овладел восторг.

— Кузьма, костыль давай! Им подковырнем!

— Костылем? А как сломаете?

— Новых тебе накуплю! Давай сюда!

Отродясь ни звонарь, ни Стенька не видывали батюшку в таком состоянии. Борода — и та у него дыбом встала. Казалось, коли и впрямь сейчас из-под земли полезет нечисть, отец Кондрат схватится с ней на кулачках.

— Да что ты, батюшка? — воззвал к нему Стенька. — Да я сейчас деревце сломлю!

Оказалось, что ломать впотьмах деревья — дело безнадежное. Топора, естественно, с собой не взяли — кто же ходит по клады с топором? — а одними руками гнуть тонкий и упругий ствол — морока. Перепробовав несколько непокорных деревьев, Стенька отыскал все же одно хиленькое, сломил и приволок. Поскольку его край сундука или гроба, чего — пока непонятно, был открыт больше, то он и взял самодельную слегу, затолкал конец в нарочно подкопанную землю и, примостив середку на край ямы, навалился на другой конец.

То, что скрывалось в земле, оказалось легче, чем полагал Стенька, и выковырнулось разом. Он даже шлепнулся наземь от усердия.

— Ты чего это! — возмутился отец Кондрат, и тут до Стеньки дошло — батюшка-то еще копает, а у него уже что-то выскочило наземь.

— Их тут два… — почему-то шепотом сообщил Стенька. — Два сундука! Тебе и мне!

— А я? — возмутился Кузьма.

— Да ну тебя! — Отец Кондрат кинулся смотреть, что там высвободилось из земляного плена.

В свете фонаря все увидели на дне ямы черное, округлое, но не слишком большое. Стенька залез в яму, охватил это диво и приподнял.

— Батюшки — бочонок!

— С золотом… — без голоса прошелестел отец Кондрат и вдруг заорал что было сил: — Господи! Да коли золото — обет даю! Храм новый отстрою! Иконостас поновить велю!

Стенька с натугой поставил бочонок на край ямы и выбрался наружу.

— Вот и сподобились, — благостно произнес он.

— А я-то! — сообразив, что бочат в яме два, возопил отец Кондрат. — Степушка! Давай сюда слегу!

И второй бочонок выволокли на поверхность.