Петр Чайковский: Дневники. Николай Кашкин: Воспоминания о П.И. Чайковском - Петр Ильич Чайковский

Петербургом. Концерты первоклассных виртуозов были в ней не особенной редкостью, но симфоническая музыка была почти неизвестна. Среди дворянства и образованного купечества были, правда, кружки, в которых усердно играли квартеты классических композиторов, преимущественно Гайдна и Моцарта, но кружки эти были слишком замкнуты и носили совершенно приватный, домашний характер. Сочинения Шумана, например, были неизвестны не только любителям, но и большинству тогдашних музыкантов, даже Бетховена хотя и признавали, но относились к нему весьма критически. Среди таких условий серия десяти симфонических концертов была предприятием очень смелым, требовавшим для своего успеха какого-нибудь особенного обстоятельства. Таким особым обстоятельством и была огромная артистическая сила, стоившая во главе дела, которое вначале нужно было поддерживать с необыкновенными усилиями. Весь бюджет доходов симфонических собраний в первые три-четыре года существования Общества составлял в среднем 600–700 рублей на каждое собрание, то есть столько, сколько платили потом жалованья одному Μ. К. Эрдмансдерферу, а тогда этими деньгами нужно было оплатить все расходы: залу, публикации, солистов и т. д., не говоря о жалованье капельмейстеру. Н. Г. Рубинштейн ясно понимал данное положение и прежде всего отказался от всякого вознаграждения за свой труд; не довольствуясь этим, он привлекал к участию различных московских артистов, главным образом вознаграждая их своими личными услугами: участием в их концертах, доставлением выгодного заработка на вечерах у частных лиц, с которых сам лично не брал ничего за участие в этих вечерах, хотя и составлял главную причину их устройства и т. д. В несколько лет вкус к симфонической музыке пустил в Москве прочные корни и дела Музыкального общества стали процветать, а концерты, за покрытием всех расходов, начали давать значительный ежегодный доход, образовавший капитал, давший возможность открыть консерваторию и пополнять ее дефициты в первые шесть лет существования. Зато личные дела Н. Г. Рубинштейна запутались, и он, раньше не имевший долгов, начал их делать с первого года существования Общества, так что с открытием консерватории он сам принял жалованье в 3 000 рублей за директорство, профессорские классы и дирижерство в концертах.

В деле искусства Н. Г. Рубинштейн был чистейшим идеалистом, не допускавшим ни компромиссов, ни личных симпатий и антипатий. Он всегда был готов на услугу и помощь всякому артисту, в особенности русскому, и в этом отношении решительно не соображался со своими средствами, а просто отдавал, что имел в данную минуту. Дирижером Н. Г. сделался только с начала концертов Музыкального общества, раньше ему приходилось дирижировать два-три раза в случайных концертах, но огромная талантливость помогла ему твердо стать на этом поприще с первых шагов. Экономя всячески траты по концертам, он не мог делать много репетиций, а следовательно, не мог особенно гнаться за отделкою деталей, но это выкупалось цельностью художественного замысла, и в оркестровом исполнении под его управлением всегда чувствовалась могучая артистическая натура капельмейстера, умевшего воодушевлять и увлекать исполнителей, а с ними и публику. Мне приходилось слышать немало первоклассных дирижеров, но некоторые сочинения, как, например, пятая симфония Бетховена, которую, между прочим, мне приходилось слышать под управлением и Берлиоза, и Вагнера, – ни в чьем исполнении не делала на меня такого полного и сильного впечатления, как в исполнении Н. Г. Рубинштейна. Сочинения, требовавшие особенной страстности колорита, как, например, «Ночное шествие» и «Мефисто-вальс» Листа, никому не удавались так, как ему, и не увлекали настолько слушателей. Чайковского он вскоре стал очень высоко ставить как композитора, и между ними образовался род взаимодействия: исполнитель своим талантом влиял на композитора, а композитор, в свою очередь, полетом своего вдохновения воодушевлял исполнителя, так что они сроднились как-то в художественном отношении между собою и Рубинштейн как бы сделался истолкователем и провозвестником идей Чайковского. Никакие другие композиции не вызывали в Рубинштейне такого напряжения всех его артистических сил при исполнении, как всякое новое сочинение Чайковского, и последний едва ли приобрел так скоро свою известность, если бы не имел возле себя друга и артиста, всеми силами души готового содействовать его успеху. Чайковский умел это ценить и с своей стороны сделался преданнейшим его другом и помощником в делах консерватории и Музыкального общества; только смерть Рубинштейна положила конец этой обоюдной привязанности, и Чайковский в своем фортепианном трио воздвиг своему другу такой памятник, какого удостаивались немногие из музыкантов.

Вторым лицом в консерваторском кружке можно назвать умершего в июне 1893 года К. К. Альбрехта, очень близкого П. И. Чайковскому человека. Он был сыном бывшего капельмейстера русской оперы в Петербурге, которому выпала честь постановки в 1842 году на сцену «Руслана и Людмилы», Выучив сына основным началам музыки, а также игре на смычковых инструментах, капельмейстер, живший на пенсии в Гатчине, отправил его в Москву, где пятнадцатилетний музыкант поступил на службу в оркестр Большого театра и должен был начать вести самостоятельную жизнь. К. К. Альбрехт был в двухлетием возрасте привезен в Россию, прошел четыре класса русской гимназии, но русским языком владел довольно плохо до конца жизни, то есть говорил он бегло, но делал нередко ошибки, свойственные иностранцам: путал виды глагола, склонения, спряжения и т. д. В Большом театре он играл на виолончели; в то время в оркестре был превосходный виолончелист Шмидт, бывший учителем К. Ю. Давидова, одновременно с которым брал уроки и Альбрехт, но, при всей музыкальной талантливости, неудобный склад руки заставил его отказаться от виртуозной карьеры и ограничиться скромною ролью члена оркестра. Увлекаясь музыкой Шумана, камерные сочинения которого он хорошо знал еще в Гатчине, в доме отца, Альбрехт перенес свое увлечение и на журнальные статьи Шумана о музыке, изданные тогда уже в отдельных четырех томиках, – а оттуда и на основанную им музыкальную газету «Neue Zeitschrift für Musik» [Новая музыкальная газета], давно перешедшую в другие руки и в это время, под редакцией Бренделя, ставшую органом передовой музыкальной партии в Германии, во главе которой стояли Вагнер и Лист. Влияние Шумана отразилось и на литературных вкусах молодого музыканта, зачитывавшегося, подобно ему, Жан Поль Рихтером и между поэтами едва ли не более всех любившего Рюккерта за изящество формы. В Москве Вагнера тогда совсем не знали, хотя А. Н. Серов уже напечатал ряд восторженных статей о нем, но русских музыкантов тогда было мало, да и те ничего почти не читали, а немцы, если и читали, то разве такие строго консервативные статейки, в которых и Бетховен одобрялся только до последнего периода его творчества. Под влиянием своей газеты Альбрехт сделался сторонником самой крайней передовой музыкальной партии в Германии. Особенность взглядов, подкрепленная значительною начитанностью, знанием музыкальной литературы и далеко не заурядной талантливостью, доставила Альбрехту