Сады Луны - Стивен Эриксон

Конечно, всё не так просто. Отчаяние, которое одолевало Скворца, не имело формы. Жаль тут ни при чём, ни при чём эта бесконечная война, даже — предательство изнутри Империи. Негде искать ответы, а он уже смертельно устал задавать вопросы.

Когда Скворец увидел Жаль под городом, что назывался Серый Пёс, он испытал ужас, поняв, чем становится сам: убийцей, лишённым жалости, закованным в холодное железо бесчеловечности, избавленным от необходимости задавать вопросы, искать ответы, выстраивать разумную и понятную жизнь — словно остров посреди моря кровавой бойни.

В пустых глазах этой девочки сержант увидел медленную смерть собственной души. Отражение было безупречным, лишённым недостатков, которые могли бы заставить его усомниться в чудовищной истине своего открытия.

Пот, ручьями льющийся по спине под колетом, показался горячим — такой холод сковал Скворца. Он поднял ко лбу дрожащую руку. Очень скоро по его приказу погибнут люди. Сержант думал об этом как о плодах своего осторожного и точного плана — успехе, который измеряется соотношением твоих потерь к числу людей, погибших у противника. Этот город — его деловитые, шумные толпы, неумолкающая жизнь (малая и великая, трусливая и бесстрашная) — всего лишь поле игры, которая ведётся исключительно для блага других. Скворец продумал этот план так, словно сам ничем не рисковал. А ведь его друзья могут погибнуть — ну вот, он наконец признался, назвал их друзьями — и умрут чужие друзья, сыновья, дочери, родители… Бесконечная перекличка разрушенных судеб.

Скворец прижался спиной к борту повозки и попытался собраться. В отчаянии он оторвал взгляд от улицы. Сержант увидел человека в окне третьего этажа усадьбы. Тот смотрел на «мостожогов», а руки его были ярко-красными.

Сержант вздрогнул и отвёл глаза. Прикусил губу так, что почувствовал сперва острый укол боли, а затем привкус крови. Соберись, сказал он себе. Отойди от пропасти. Соберись, иначе погибнешь. И не только ты — твой взвод. Они тебе доверились, надеются, что выведешь их отсюда. Это доверие нужно оправдать. Скворец резко вдохнул через нос, отвернулся и сплюнул кровью. Взглянул на покрасневшую мостовую.

— Так-то, — прошипел сержант. — На кровь легко смотреть, да?

Он услышал шаги, поднял глаза и увидел Вала и Скрипача. Лица у обоих были встревоженные.

— Ты в порядке, сержант? — тихо спросил Скрипач. За спинами сапёров возник Молоток, целитель не сводил взгляда с белого, залитого потом лица сержанта.

Скворец поморщился.

— Отстаём от графика. Сколько ещё осталось?

Солдаты переглянулись. Их лица были покрыты белой пылью и потёками пота. Вал ответил:

— Три часа.

— Мы сговорились по семь мин класть, — добавил Скрипач. — Четыре «искорки», два «огневика» и одну «ругань».

— Какие-то из этих домов снесёт? — спросил Скворец, избегая требовательного взгляда Молотка.

— Само собой. Лучше перекрёсток и не перегородишь. — Скрипач ухмыльнулся товарищу.

— Ты какой-то конкретный дом развалить хочешь? — уточнил Вал.

— Вон та усадьба принадлежит алхимику.

— Понял, — отозвался Вал. — Фейерверк будет — загляденье.

— У вас два с половиной часа, — заявил Скворец. — Потом займёмся перекрёстками на холме Величества.

Молоток подошёл поближе.

— Опять голова болит? — мягко спросил он.

Скворец закрыл глаза, затем резко кивнул. Целитель поднял руку и провёл ладонью по лбу сержанта.

— Облегчу немного, — пробормотал он.

Сержант уныло усмехнулся.

— Это уже не смешно, Молоток. Ты даже слова говоришь те же самые. — Мысли Скворца окутало прохладное онемение.

Лицо Молотка напряглось. Он опустил руку.

— Когда у нас будет время, я найду причину, Скворец.

— Ага. — Сержант улыбнулся. — Когда будет время.

— Надеюсь, у Лама и Бена всё нормально, — сказал Молоток, переводя взгляд на прохожих. — Ты отослал Жаль?

— Да. Мы теперь одни. Они знают, где нас найти, все трое. — Скворец снова посмотрел на окно усадьбы. Человек с красными руками всё ещё стоял там, но теперь уже глядел на крыши домов вдалеке. Между ними поднялось облако пыли, и Скворец вернулся к карте города, на которой все главные перекрёстки, казармы и холм Величества были обведены алыми чернилами. — Молоток!

— Да, сержант?

— Опять губу прокусил.

Целитель подошёл ближе, вновь поднимая руку.

Крокус Новичок двинулся на юг по Траллитовой аллее. Уже видны были первые знаки приближения Дня Геддероны. На бельевых верёвках, натянутых над улицами, появились разноцветные флаги; искусственные цветы и полоски коры обрамляли дверные проёмы, а на каждом перекрёстке к стенам были прибиты венки из сушёных трав.

Улицы уже запрудили иноземцы — гадробийские пастухи, торговцы-рхиви, ткачи с Серпа — толпы громкоголосых, потных, возбуждённых людей. Запахи животных смешивались с людскими так, что вонь делала узкие переулки почти непроходимыми, и потому на главных улицах толчея становилась ещё сильнее.

В прежние годы Крокус наслаждался этим праздником, толкался среди приезжих и наполнял свои карманы, опустошая чужие. На время Празднества тревожные мысли об успехах Малазанской империи на севере отступали. Дядя всегда улыбался и повторял, что смена времён года позволяет взглянуть на все людские старания и свершения с правильной точки зрения. «Жалкие, ничтожные дела недолгоживущего и недальновидного рода, Крокус, — говаривал он, — никак не могут повредить Великому циклу Жизни».

Теперь, на пути домой, юноша вдруг припомнил эти слова Маммота. Он всегда думал о своём дяде как о мудром старике, хоть и бывшем немного не от мира сего. Но теперь рассуждения Маммота вдруг начали его серьёзно раздражать.

Празднование Весеннего обряда Геддероны — не оправдание для того, чтобы забыть о суровой реальности. Это не безобидная поблажка, а способ отложить возможное и таким образом сделать его неизбежным. Мы тут можем плясать на улицах целый год напролёт, говорил себе Крокус, праздновать тысячу Великих циклов, да только так же несомненно, как и весна, в наши ворота войдёт Малазанская империя. И клинком меча она оборвёт наш танец, потому что малазанцы — люди трудолюбивые, дисциплинированные и не терпят бессмысленной траты сил и времени, в общем, — очень «недальновидные».

Крокус подошёл к дому, кивнул старухе с трубкой, которая неизменно сидела на ступеньках, и вошёл внутрь. Коридор был пуст, обычная стайка детей наверняка умчалась играть на улицу, из-за закрытых дверей доносился умиротворяющий гул домашней жизни. Юноша взобрался по скрипучим ступенькам на второй этаж.