Сады Луны - Стивен Эриксон

Он вернулся обратно ко входу в усадьбу и вздохнул после того, как створки захлопнулись с самодовольным щелчком. Когда Крупп во второй раз двинулся к воротам, на улице кто-то выкрикнул проклятье. Послышался громкий треск, но этого звука чародей уже не услышал.

Слова проклятья вызвали магическую бурю в голове Круппа. Он упал на колени, голова вздёрнулась, глаза выпучились.

— Это ведь, — прошептал маг, — было малазанское ругательство. Так почему же Дом Тени горит, как огонь, в голове Круппа? Кто ныне вышел на улицы Даруджистана? — Граф узлов бесконечных… — Тайна раскрыта и породила новые тайны.

Боль миновала, Крупп поднялся и отряхнул пыль с одежды.

— Хорошо, что сей припадок случился вдали от глаз любопытных соглядатаев, с облегчением замечает Крупп. А всё благодаря обещанию, данному старому другу Роальду. О мудрый, старый друг Роальд! На сей раз возблагодарим дыханье Опоннов, пусть и неохотно.

Толстяк подошёл к воротам и выглянул на улицу. Перевернулась тележка с разбитой брусчаткой. Двое мужчин изобретательно переругивались, выясняя, кто в этом виноват, но уже взялись поднимать её и наполнять камнями. Крупп внимательно рассмотрел их. Они хорошо говорили по-даруджийски, но если прислушаться, становился заметным намёк на акцент — неместный акцент.

— Ого! — ахнул Крупп, отступая на шаг. Он поправил кафтан, глубоко вздохнул, затем открыл ворота и вышел на улицу.

Низенький толстяк в кафтане с непомерно широкими рукавами вышел из ворот дома и свернул налево. Он явно спешил.

Сержант Скворец утёр пот со лба покрытым шрамами запястьем и сощурился в лучах яркого солнца.

— Это он, сержант, — заявила Жаль.

— Уверена?

— Да, уверена.

Скворец покосился на пробиравшегося через толпу человечка.

— Что же в нём такого важного?

— Честно говоря, — ответила Жаль, — мне не очень понятно, почему, но он жизненно важен, сержант.

Скворец прикусил губу, затем обернулся к повозке, на дне которой лежала карта города, придавленная по углам булыжниками.

— Кто живёт в этой усадьбе?

— Некто Барук, — сказала Жаль. — Алхимик.

Скворец нахмурился. Откуда она это узнала?

— Так что, этот коротышка и есть Барук?

— Нет. Он работает на алхимика. Не слуга. Шпион, наверное. Он опытный вор и обладает… даром.

Скворец поднял глаза.

— Провидец?

Жаль почему-то вздрогнула. Сержант с недоумением заметил, как она побледнела. Проклятье, подумал Скворец, да что же творится с этой девчонкой?

— Я думаю, да, — сказала Жаль. Её голос дрожал.

Скворец выпрямился.

— Ладно. Проследи за ним.

Она слабо кивнула, затем скользнула в толпу.

Сержант прислонился спиной к борту повозки. Когда он посмотрел на свой взвод, его лицо помрачнело. Тротц размахивал киркой, как мечом на поле боя. Камни летели во все стороны. Прохожие пытались уклониться, пригнуться, и громко ругались, когда это не удавалось. Вал и Скрипач присели за тачкой и вздрагивали каждый раз, когда кирка баргаста врезалась в мостовую. Молоток стоял неподалёку и направлял пешеходов на противоположную сторону улицы. Он уже не ревел и не орал — сорвал голос, когда спорил с каким-то стариком, хозяином ослика, который чуть не падал под весом огромной корзины дров. Поленья теперь валялись поперёк проезжей части — ни старика, ни ослика уже не было видно, — убедительно перекрывая движение колёсным экипажам.

В общем, заключил Скворец, все вошли в роль одуревших от жары рабочих с такой лёгкостью, что впору беспокоиться.

Вал и Скрипач добыли эту повозку с брусчаткой меньше чем через час после полуночной высадки у городского причала в Озёрном. Как именно им это удалось, Скворец боялся даже спрашивать. Но для плана повозка подходила идеально. Неприятная мыслишка шевельнулась где-то на дне сознания Скворца, но тот её подавил. Он ведь солдат, а солдаты исполняют приказы. Когда придёт время, на каждом крупном перекрёстке этого города воцарится хаос.

— Закладывать мины нелегко будет, — заметил Скрипач, — так что займёмся этим у всех под носом. Дорожные работы.

Скворец покачал головой. В полном соответствии с предсказанием Скрипача никто их до сих пор ни о чём не спрашивал. Взвод продолжал разбирать мостовые и заменять старую брусчатку морантской взрывчаткой в оболочке из обожжённой глины. Неужто всё будет так просто?

Сержант вспомнил Жаль. Вряд ли. Быстрый Бен и Калам наконец убедили его, что со своим заданием лучше справятся без неё. Новенькая осталась с основной частью взвода — молниеносно стреляя глазами во все стороны, но никакой заметной помощи не оказывая. Скворец неохотно признался себе, что чувствует некоторое облегчение, отправив её по следу толстяка.

Но что же втянуло семнадцатилетнюю девушку в мир войны? Этого сержант никак не мог понять — не мог пробиться за оболочку юности, не мог разглядеть холодного, жестокого убийцу на дне её мертвенных глаз. И хотя Скворец продолжал повторять взводу, что Жаль — такой же человек, как и они сами, сомнения росли с каждым вопросом, на который не находилось ответа. Он почти ничего о ней не знал. Откровение о том, что Жаль умеет управляться с рыбацкой лодкой, явилось как гром с ясного неба. А здесь, в Даруджистане, она совсем не вела себя как девочка из рыбацкой деревни. У неё была естественная твёрдая осанка, свойственная скорее высшему, образованному классу. Где бы Жаль ни оказалась, она держалась уверенно, как дома.

Похоже это на семнадцатилетнюю девушку? Нет, зато очень похоже на косвенное подтверждение выводов Быстрого Бена, которые приводили сержанта в ужас. Как ещё можно объяснить поведение этой ледяной женщины, которая пытала пленников под Натилогом? Стоило взглянуть на Жаль — и что-то в нём говорило: «Молодая, довольно симпатичная, уверенность делает её притягательной». Но тут же он мысленно возражал себе. Молодая? Скворец будто сам слышал собственный болезненный смех. Ну уж нет, не эта девчонка. Она старая. Она ходила под кроваво-красной луной в начале времён, никак не меньше. Её лицо — лицо самой неизмеримой бездны, она смотрит тебе в глаза, Скворец, и ты никогда не узнаешь, что же она думает.

Сержант почувствовал, как по лицу и шее градом катится пот. Чушь. Это он просто подсознательно не может вырваться из собственного ужаса. Ухватился за непонятое и тут же — в слепом отчаянии — придал ему узнаваемый облик. Отчаяние, сказал себе Скворец, всегда требует цели, точки приложения. Найди цель, и отчаяние отступит.