Александр Блок. Творчество и трагическая линия жизни выдающегося поэта Серебряного века - Константин Васильевич Мочульский

романтика. Она привлекла поэта не только своей психологической глубиной: в отце он с ужасом увидел самого себя; отец ставил перед ним вопрос о собственном существовании. В 1910–1911 годах Блок искренне думал, что «над могилой отца заканчивается развитие и жизненный путь сына»; что он – второе звено рода – будет «без следа поглощен мировой средой». Ему казалось, что творчество его иссякло и жизнь кончена. В «теме отца» он угадал свою личную тему: музыка, зазвучавшая в жизни одного, с новой силой прогремела в судьбе другого: романтик-отец своим падением предсказывал гибель романтику-сыну. Тема «Возмездия» есть трагедия романтизма. Блок был последним русским романтиком.

В начале третьей главы мотив возмездия воплощается в образе Пана-Мороза, проносящегося вьюгой над ночной Варшавой.

«Месть! Месть!» – в холодном чугуне

Звенит, как эхо, над Варшавой:

То Пан-Мороз на злом коне

Бряцает шпорою кровавой…

Поэт в тоске скитается по улицам польской столицы, и ветер поет ему о мести:

Страна – под бременем обид,

Под игом наглого насилья —

Как ангел, опускает крылья,

Как женщина, теряет стыд.

И снова на злом коне скачет Мститель – Пан-Мороз:

Неистово взлетит над вами

Его седая голова,

Иль откидные рукава

Взметнутся бурей над домами…

И четко повторит чугун

Удары мерзлого копыта

По опустелой мостовой…

Блок – во власти ритмов «Медного всадника»: в стихах его откликается

Тяжело-звонкое скаканье

По потрясенной мостовой.

Но вопли о возмездии, звучащие в метельную ночь над порабощенной Варшавой, – случайное и художественно неоправданное воплощение личной тревоги поэта. Покойный отец его был не польским патриотом, а русским чиновником, и смерть его в Варшаве ничем не была связана с трагической судьбой Польши. Поэт искусственно соединяет свое чувство гибели с «мессианической ролью» несчастного славянского народа. Ему нужен мировой резонанс, усиливающий звучание его голоса. «Польская тема» сообщает его стиху высокое напряжение.

Уже часы по бездорожью

По снежному скитался он

Без сна, без отдыха, без цели…

Теперь уж некому помочь!

Теперь он в самом сердце ночи!

О, черен взор твой, ночи тьма,

И сердце каменное глухо.

Поэт останавливается у решетки Саксонского сада и прислоняется к ней головой. И вдруг

…Простая девушка пред ним.

– Как называть тебя? – Мария.

– Откуда родом ты? – С Карпат.

Следует несколько неотделанных набросков в прозе и стихах.

– «Мне жить надоело. – «Я тебя не оставлю. Ты умрешь со мной. Ты одинок?» – «Да, одинок…» – «Я зарою тебя там, где никто не узнает, и поставлю крест, а весной над тобой расцветет клевер».

…Она с улыбкой открывает

Ему объятия свои…

И всё, что было, отступает

И исчезает в забытьи.

«И он умирает в ее объятиях. Все неясные порывы, невоплощенные мысли, воля к подвигу, не совершенному, растворяются на груди этой женщины».

В 1913 году Блок набрасывает новый план поэмы – не в трех, а в четырех главах. «Глава 3. Приезд в Варшаву. Смерть отца. Тоска, мороз, ночь. Вторая мазурка. „Ее“ появление. Зачат сын. Глава 4. Возвращение в Петербург. Красные зори, черные ночи. Гибель его (уже неудачливый). Баррикада. Эпилог. Третья мазурка. Где-то в бедной комнате, в каком-то городе растет мальчик. Два лейтмотива: один – жизнь идет, как пехота, безнадежно. Другой – мазурка». Конец жизни сына так и остался неясным поэту. То он умирает в объятиях польской девушки, то его убивают на баррикаде. Вскоре план поэмы в четырех главах отпадает – и в предисловии, написанном в 1919 году, о четвертой главе уже не упоминается. Содержание эпилога излагается автором в следующих словах: «В эпилоге должен быть изображен младенец, которого держит и баюкает на коленях простая мать, затерянная где-то в широких польских клеверных полях, никому неведомая и сама ни о чем не ведающая. Но она баюкает и кормит грудью сына, и сын растет: он начинает уже играть, он начинает повторять по складам вслед за матерью: „И я пойду навстречу солдатам… И я брошусь на их штыки… И за тебя, моя свобода, взойду на черный эшафот“».

Поэма «Возмездие» отразила на себе тяжелый кризис, пережитый Блоком в 1910–1911 годах. В годы разложения символизма ему казалось, что лирическая тема его жизни и поэзии исчерпана. Романтик отрекался от романтизма, искал новой – трезвой и суровой – жизни, нового – реалистического – искусства. «Ветхий человек» должен был умереть, чтобы «новый» мог воскреснуть. Но ни смерти, ни воскресения не было. Вместо всенародного эпоса «с мировым обхватом», поэт написал автобиографическую поэму. Возвращение к классическим формам пушкинских строф не было созданием нового реалистического искусства. Блок мечтал об эпическом величии, о классической архитектуре, жизненной полноте, гармонии и мере, о всех чудесных дарах Аполлона. Но он был обречен другому богу – Дионису – его музыке, его священному безумию, его эротическому исступлению. Он был гением и жертвой романтизма.

Глава 8

Драма «Роза и Крест» (1912–1913)

Закончив первую главу «Возмездия», Блок читает ее в небольшом кружке у Вяч. Иванова. Городецкий описывает это чтение: «Поэма произвела ошеломляющее впечатление. Меня она поразила свежестью зрения, богатством быта, предметностью – всеми этими запретными для всякого символиста вещами. Но наш учитель (Вяч. Иванов) глядел грозой и метал громы. Он видел разложение, распад, как результат богоотступничества, номинализм, как говорили мы немного позднее, преступление и гибель в этой поэме. Блок сидел подавленный: он не умел защищаться. Он спорить мог только музыкально. И когда Вячеслав пошел в атаку, развернув все знамена символизма, неофит реализма сдался почти без сопротивления. Поэма легла в стол, где пробыла до последних лет, когда Блок сделал попытку если не докончить, то привести ее в порядок».

Пролог и первая часть «Возмездия» появляются в «Русской мысли» в 1917 году. Над второй и третьей главами поэт работает в последние дни своей жизни (июль 1921 года).

«Неофит реализма», по выражению Городецкого, сразу почувствовал, что поэма ему не удалась, и надолго потерял веру в свои творческие силы. В дневнике он беспощадно судит свое «писательство». Первая запись 1912 года (2 января) начинается словами: «Господи, благослови!». «Когда люди долго пребывают