Богатство - Майкл Корда

– Привет, Барт! – Билли Цубер, появившийся в дверях, казался великаном. Его плечи едва вмещались в дверной проем, голова задевала косяк. Но, каким бы крупным он ни был, впечатления сильного он не производил. Отчасти потому, что мускулы его обмякли и превратились в жир преждевременно наступившего среднего возраста, но больше потому, что в лице его было нечто детское, как будто его черты еще не обрели печати взрослости, и никогда не обретут. Тонкие, песочного цвета волосы словно корова прилизала, улыбка все еще оставалась улыбкой самого популярного мальчика в школе. Нечто в его чертах напоминало о былой задорной привлекательности, но все это грозило вскоре раствориться в бессмысленной, вялой ухмылке профессионального торговца. Представить Алексу в объятиях Билли Цубера было невозможно, подумал Букер, и удивился, осознав, насколько сильно это его задевает.

Гримм представил их. Кабинет Цубера, где тот сразу же перебрался за стол, чтобы предоставить им место, был маленьким и унылым – комната человека, который в основном, занимается телефонными переговорами. Здесь было только одно кресло для посетителей. Букер сел в него, водрузив портфель на колени.

– Речь пойдет скорее о любезности, чем о бизнесе, мистер Цубер.

– Билли.

– Билли. Я провожу кое-какие расследования в пользу клиента.

– Из Нью-Йорка?

Букер кивнул. Билли задумался.

– В Нью-Йорке я знаю только одного человека.

– Алксандру Уолден?

– Я все еще думаю о ней, как о Лиз. Она в беде? – Это прозвучало так, словно он не удивился бы, услышав подтверждение.

– Не обязательно.

– Что, черт побери, это значит? – Цубер стал менее любезен, в его глазах появился агрессивный блеск, напоминающий, что некогда он был футболистом.

– Вы знаете, что она была… – Букер подыскивал подходящее слово, – довольно б л и з к а с покойным Артуром Баннермэном.

– Мы здесь получаем газеты, – ровно сказал Цубер. – И смотрим по ящику новости, верите вы или нет. Лиз мы видим каждый вечер. Сью-Эллен уже неделю больше ни о чем ином не говорит. Чуть с ума меня не свела.

– И что вы думаете?

– Думаю, что Лиз очень хорошо выглядит, – с осторожностью ответил Цубер. – Лучше, чем когда либо, сказать по правде.

Букеру показалось, что он услышал ноту сожаления в голосе Цубера. Жалеет ли он о том, как повернулись события? Мечтает ли Цубер порой о Лиз Уолден, когда лежит в постели с женой, или смотрит футбол по телевизору? На его столе была фотография женщины, пухлой, вскормленной кукурузой матроны с короткими светлыми волосами, по которой ясно было видно, что она на пути к тому, чтобы разжиреть, и, честно говоря, почти преодолела этот рубеж. Она широко улыбалась, но была в ее глазах некая печаль, намек на упущенные возможности, такие же, как у Билли. Совершила ли она ошибку, с ходу окрутив его? Или она просто знала, что о н совершил ошибку, что она была просто утешительным призом за девушку, которую он по-настоящему желал? Почему, думал Букер, женщина, которую мы теряем, или которой не можем обладать, всегда тревожит наши сны?

Он сам многие годы испытывал то же из-за Сеси, когда она разорвала помолвку и уехала в Африку. Он вовсе не вел монашескую жизнь – и почему бы, в конце концов? – но всегда, просыпаясь по утрам он надеялся увидеть на подушке рядом с собой лицо Сеси, а не той девушки, с которой он был. Теперь он с чувством вины сознавал, что место Сеси в его мечтах стала занимать Алекса. Поздно вечером, когда он принимал пару таблеток снотворного, определял распорядок встреч на завтрашний день, и укладывал рядом с будильником ручку и блокнот, в те несколько смутных мгновений, прежде, чем таблетки оказывали действие, на подушке ему рисовалось лицо Алексы, там, где прежде он представлял себе Сеси. Он словно наяву видел ее светло-серые глаза, смотрящие на него с удивительной пристальностью, которая так сильно потрясла его на похоронах Баннермэна, и которая, возможно, была лишь игрой света.

Букер вновь заставил себя сосредоточиться, и услышал, как Цубер со смешком признает:

– Она, конечно, составила себе имя. Что ж, она всегда верила, что так и будет.

– Даже, когда она была подростком? Когда вы сбежали вдвоем?

Цубер встряхнул головой.

– Черт! – воскликнул он и улыбнулся. – Она вам рассказала? Это было очень давно. – Он на миг закрыл глаза, все еще улыбаясь какими-то воспоминаниям. Открыв их снова, он взглянул на фотографию жены, с удивлением, как показалось Букеру, словно никогда раньше не вдел ее на своем столе, или не знал, кто это такая. Глубоко вздохнул. – Знаете, это была ее идея. Она с ума меня сводила, расписывая, как мы уедем в Калифорнию, и всяческие чудеса, которые там начнутся. Господи, я уж не упомню, что она говорила. Я должен был найти работу тренера на каком-нибудь курорте, она бы устроилась фотомоделью… Она все время твердила об этом, вы знаете, как это бывает – я начал верить в это сам, пока мы взаправду не оказались в дороге. Скажите, что теперь будет с Лиззи?

– В завещании покойного мистера Баннермэна есть некоторая путаница. Моя работа состоит в том, чтоб ее разрешить.

– Правда? И что старый Баннермэн ей оставил? – с удивлением спросил Билли.

– Букер вздохнул.

– Если она победит, – сказал он, – все.

Цубер моргнул.

– Это сколько?

– Это трудно сказать. Точно никто не знает. Многое зависит от оценки имущества. Реальная сумма где-то между тремя четвертями миллиарда и миллиардом, но может быть и больше.

Последовало долгое молчание. Затем Билли расхохотался.

– Господи! – сказал Билли, переводя дыхание. – Мне следовало оставаться женатым на ней!

Букер открыл портфель и достал блокнот. Пора было разгребать грязь, чего ему крайне не хотелось. – Расскажите мне об этом.

Букер вытянулся на постели, уже поняв, что для него она слишком мягкая, чтоб заснуть, и что ему придется проворочаться всю ночь и к утру вкусить все прелести ломоты в спине.

Комната была тесная и неуютная, из тех, куда водители-дальнобойщики заваливаются, чтобы перехватить пять-шесть часов сна, когда достигают того уровня усталости, какой не могут больше вынести ни минуты – хотя, судя по звукам, доносившимся из-за соседней двери, мотель также служил приютом парочкам, которым некуда было больше пойти.

Он старался не прислушиваться к стонам, оханьям и пыхтению за стеной, однако журнал "Нью-Йорк", предусмотрительно прихваченный с собой, не мог удержать его внимания. Снаружи завывал ветер, нанося еще больше снега. Стейк, который он съел на обед, стоял в желудке непереваренным комом.

Большинство жителей Нью-Йорка верят, что если приехать в глубинку, то найдешь там хорошую, старомодную, настоящую кухню, что ты не узнаешь настоящего вкуса мяса, пока не попробуешь его в "краю кукурузы", на его родине. Эти люди глубоко ошибаются, решил Букер.

Он сдержал дыхание, пока парочка за стеной устремилась к шумному финалу и явно не сумела его достичь. Он гадал, в таком ли мотеле Билли Цубер и Лиз Уолден провели свою брачную ночь, и раздавалось ли эхо их занятий любовью сквозь тонкие стены в те несколько часов, до того, как прибыла полиция, чтобы отвезти их домой? Он надеялся, что кровать была побольше, учитывая размеры Билли.

Букер раскрыл портфель и просмотрел свои заметки, просмотрел, что рассказал ему Цубер, и что ему удалось выудить из Гримма, когда они вернулись к нему в офис. Рядом с фамилией Цубера он поставил большой вопросительный знак. Билли казался довольно милым парнем, не слишком умным, явно ни на что не способным, кроме как поднять на несколько пунктов национальный показатель рождаемости.

Он вынул из кармана диктофон, проверил его, снова лег и нажал на клавишу "запись". У него было довольно четкое представление о том, что случилось – нет доказательств, конечно, пока нет, но лучшим доказательством ему служил собственный инстинкт, спсобность читать между строк.

– Если моя догадка верна, – сказал он, – у отца Гримма поехала крыша. Старик перенес пару инсультов, скрыл это от всех, притворяясь, что он в добром здравии, в то время, как он выживал из ума. Он был в маразме, или приближался к нему, но хитер, и решил продолжать практику. Так, похоже, думает Барт Гримм, хотя и не говорит прямо. И, конечно, при той юридической практике, что была у старика, он м о г ее продолжать. Почему бы нет? Он не вел судебных процессов. В маленьком городе юрист может пребывать в маразме годами, прежде, чем кто-либо это заметит. Вы же не узнаете, что завещание или акт плохо составлены, пока кто-нибудь не умрет, или вы не решите продать имущество. А старик, должно быть, умел производить впечатление – этакая среднезападная версия Джона Хаусмана или професора Кингсфилда, от галстука-бабочки до острого языка. Из тех, что не выносят дураков. Вероятно, он устраивал клиентам чертовски хорошее шоу, и они на него покупались. Все оказывали Элфриду Б. Гримму полное доверие, а почему нет? Правда же в том, что он был усталый, больной старик, сохранивший только половину нервных клеток, и то вряд ли.