Голодная Гора - Морье Дю

Он протянул ей грязный листок бумаги, жадно вглядываясь ей в глаза в надежде найти там одобрение.

Это был обычный детский рисунок - деревья и залив неправильных пропорций, кошмарные волны и черные тучи, из которых льет чернильно-темный дождь. Однако в рисунке было нечто такое, что отличало его от обычной детской мазни. В одном из деревьев, склоненных к земле, чувствовалась жизнь, интересен был цвет неба.

- Спасибо, - сказала Кэтрин, - мне очень нравится.

- Хорошо вышло? - спросил Хэл. - Если он нехорош, я его порву.

Она посмотрела на сына и взяла его за руку.

- Для твоего возраста он очень хорош, - сказала она, - но ты выбрал трудный сюжет, с ним нелегко справиться и настоящему художнику.

Хэл хмуро рассматривал рисунок, грызя ногти.

- Я люблю рисовать больше всего на свете, - сказал он, - но если я не сумею рисовать лучше, чем другие люди, я тогда рисовать не буду вообще.

- Не надо так думать, - сказала Кэтрин, - такой образ мыслей делает человека ограниченным, завистливым и несчастным. На свете всегда найдется кто-то, кто будет лучше тебя. Просто ты сам должен стараться делать все как можно лучше.

- Я совсем не думаю о том, что скажут люди, - возразил Хэл, - просто я сам должен чувствовать внутри, что у меня получается. Если мне не нравится рисунок, я чувствую себя ужасно.

Кэтрин обняла его за плечи и крепко прижала к себе.

- Продолжай рисовать, - сказала она сыну, - делай это хотя бы потому, что, когда ты рисуешь, ты счастлив, независимо от того, хорошо у тебя получается или плохо. А потом приходи ко мне, моя радость, и мы с тобой будем обсуждать твои рисунки вместе.

Так прошло лето, снова наступила осень, и к новому году, как обещал архитектор, можно будет поселиться в новом крыле дома. Были уже возведены стены, закончена крыша и настилались полы, заканчивалось сооружение перегородок между комнатами. Из холла поднималась наверх широкая лестница на галерею, и Генри, приходя туда вместе с Кэтрин, которая опиралась на его руку, намечала места, где они повесят картины. Дети бегали по коридорам, перекликаясь друг с другом, их голоса гулко резонировали, отражаясь от высоких потолков.

- Тебе здесь будет хорошо, правда? - беспокойно спрашивал он. - Ведь все здесь делается только для тебя, ты же знаешь.

Снова и снова он водил ее по комнатам, обращая ее внимание то на великолепный камин в гостиной, то на просторную новую библиотеку, где он сможет, наконец, разместить все книги, которым раньше не находилось места. Больше всего он любил показывать ей будуар и расположенный рядом с ним балкончик.

- Летом ты сможешь сидеть здесь в своем кресле, - говорил он. - Поэтому я специально велел, чтобы вместо окна сделали дверь, и можно было бы выносить на балкон кресло. А зимой ты будешь сидеть здесь у камина. А когда я захочу тебя видеть, я встану внизу и буду бросать в окно камешки.

Кэтрин улыбалась и смотрела через залив на Голодную Гору.

- Да, - говорила она, - это именно то, чего мне всегда хотелось.

Он обнял ее рукой, и они стояли так, глядя вниз на рабочих.

- После Нового года, когда ты снова встанешь на ноги и окрепнешь, сказал он, - мы поедем за границу месяца на три или четыре, во Францию и в Италию, и будем покупать все, что только нам понравится - мебель, картины. Для лестничной площадки я хочу найти мадонну Ботичелли, а еще есть такой художник Филиппо Липпи, он написал мадонну, как две капли воды похожую на тебя. Она висит над алтарем в одной старой церкви во Флоренции - помнишь, мы видели ее с тобой в том году, когда родился Хэл? Мне кажется, на галерее лучше поместить только старых мастеров, а современных, если тебе захочется, можно повесить у тебя в будуаре.

- Я боюсь, что мой Генри собирается истратить массу денег.

- Генри хочет, чтобы его дом был так же красив, как и его жена. Я хочу иметь для моей жены, для моего дома и моих детей только самое лучшее. Либо лучшее, либо совсем ничего. Никакой середины.

- Очень опасный путь, - улыбнулась Кэтрин, - он ведет к разочарованию. Боюсь, что Хэл придерживается такой же точки зрения, это доставит ему немало огорчений.

В середине декабря Генри пришлось дня на четыре уехать в Слейн на выездную сессию суда, и на третий день, вернувшись в гостиницу, он увидел Тома Калагена, который дожидался его в вестибюле.

- Что делает в Слейне пастор Дунхейвена? - со смехом спросил он. - Ты, верно, приехал, чтобы выступить свидетелем по делу об оскорблении действием, да? Пойдем пообедаем вместе.

- Нет, старина, спасибо, я приехал за тобой, тебе нужно ехать домой.

- Что случилось? - Он схватил Тома за руку. - Кэтрин?

- Вчера утром она немного простудилась, - сказал Том, - и весьма неразумно поступила, встав с постели и отправившись в сад с детьми. К вечеру ей стало хуже, и мисс Фрост позвала доктора. Он считает, что начались роды, и просил меня съездить за тобой. Если ты готов, я предлагаю отправиться немедленно.

Том говорил спокойно и ободряюще. Добрый старый Том, думал Генри, на него во всем можно положиться. Лучшего друга у него не было на свете. Генри сразу же велел гостиничному лакею собрать его вещи, и увязанный чемодан уже стоял в вестибюле. Он наспех нацарапал записку, извиняясь перед колегами, и они выехали из города.

- Дети сейчас у нас в Хитмаунте, - сказал Том, - толкутся всей гурьбой на кухне, помогают варить варенье. Вымазались отчаянно, но очень счастливы. Мы договорились, что они у нас переночуют, а, может быть, и поживут дня два-три, если будет нужно.

- Я не думаю, что все это займет слишком много времени, если, как ты говоришь, роды уже начались, - сказал Генри. - Кити, насколько я помню, появилась на свет довольно быстро.

- Это не всегда одинаково, дружище, - сказал Том. - Кити родилась шесть или семь лет тому назад, а Кэтрин с тех пор не стала здоровее, разве не так? Но этот молодой доктор, по-видимому, способный врач. Старик Армстронг, между прочим, тоже все время при ней. Скорее просто из любви к Кэтрин и ко всем вам, чем из каких-либо других соображений.

- Да, он всем нам помог появиться на свет, - заметил Генри, - надо полагать, он кое-что в этом деле понимает.

Было уже около семи часов, когда они приехали в Клонмиэр. Дядя Вилли услышал стук колес их экипажа и дожидался их, стоя на ступеньках перед парадной дверью.

- Рад тебя видеть, Генри, - сказал он в своей обычной грубовато-ворчливой манере. - У Кэтрин сейчас молодой Маккей. С тех пор, как вы уехали, пастор, все осталось, как было, ничего не изменилось. Вам обоим надо бы выпить по рюмочке. Мы ничего не можем сделать, чтобы заставить младенца поторопиться.

Он направился в столовую, Том и Генри последовали за ним.

- Я пойду к Кэтрин, - сказал Генри, но старик Армстронг положил руку ему на плечо.