Совьетика - Ирина Маленко

Но я опять забегаю вперед. Весь этот год я периодически бегала на Центральный телеграф на улице Горького – единственное место, откуда я могла позвонить ему в Лондон. Квеку жил в Лондоне у какого-то своего земляка, у которого была русская жена. Тогда еще это было в диковинку….Иногда бегала я на телеграф чуть ли не за полночь и предупреждала об этом «на вахте» в общежитии, чтобы они открыли мне, так как в половине первого двери запирались на замок. В центре Москвы тогда еще даже ночью нечего было бояться…

Моя собственная практика закончилась на «ура». Я произвела своей работой такое впечатление на Элеонору Алексеевну, что она написала мне настоящую оду вместо характеристики. И когда я спросила у нее, можно ли мне будет после окончания института попытать счастья в их аспирантуре, она отнеслась к этой идее с большим энтузиазмом! Я как никогда была близка к осуществлению своей самой заветной цели…

Лето последних институтских каникул пролетело быстро. Так быстро, что мне даже захотелось его немного продлить. Я осознавала, что это будут скорее всего последние настоящие каникулы в моей жизни, и от этого было немного грустно…

Дома за годы моей учебы в Москве произошло много перемен. Еще после моего первого курса маме дали наконец квартиру от завода. В том же доме была и квартира у Петровича, и мама все эти годы проводила у него больше времени, чем у себя. Наша с ней новая квартира была однокомнатная, окнами на юг, с балконом (еще одна мечта моего детства – пить чай на балконе!), и я почти сразу же загромоздила ее книжками. После жизни в собственном доме привыкнуть к квартире не так легко, но во-первых, я мало времени там проводила, а во-вторых, каждые выходные я хоть и приезжала к маме, но обязательно навещала и бабушку с дедушкой и Шуреком.

Когда я была на 3 курсе, Шурек наконец женился. Это был, собственно говоря, классический случай из серии «захомутали»: он к тому времени перешел-таки на работу в город, в исследовательский институт, где скоро выяснилось, что одна из его новых коллег- почти наша соседка. Они стали ходить на работу вместе. Дальше- больше… И после того, как они летом съездили в колхоз, он уже чувствовал себя обязанным на ней жениться как честный человек. Но по-прежнему еще боялся сказать об этом бабушке. Шурек протянул так до самого дня свадьбы. Мы с мамой уже знали о его планах, а бабушка все еще была не в курсе. В то утро, делая вид, что он собирается, как обычно, на работу, Шурек спросил у бабушки:

– Мам, как бы Вы к этому отнеслись, если бы я женился?

Бабушка удивилась такому вопросу, но сказала ему, что он взрослый человек и уже сам может решать такие вещи. Шуреку было 38 лет – на год старше, чем наш дедушка, когда тот женился.

– Хорошо, – сказал Шурек облегченно, – Тогда я сделаю это сегодня же.

Бабушка чуть не упала без чувств…

Через 4 месяца родилась моя племянница Клава. Шурек ходил довольный и гордый своим новым положением отца и главы семейства. Но счастье его оказалось краткосрочным: оно испарялось по мере того, как его свежеиспеченная супруга проявляла свой характер. Это оказалась скандальная деревенская баба, с которой не могло быть никакого интеллектуального общения, и которая мечтала об одном: сесть мужу на шею, свесить ножки и им погонять. С рождением ребенка она бросила работать и обратно на работу не собиралась. А вскоре она перестала и готовить, и убираться по дому, так что все это пришлось делать ему. Глафира же целый день лежала на диване, смотрела сериалы и что-нибудь жевала. Причем даже не что-нибудь – ей подавай деликатесы. Особенно она любила копченую рыбку.

Даже ее собственная дочка, подрастая, начала называть свою маму «русская недвижимость». А Шуреков шофер Аркадий так описывал ее – с серьезным лицом:

– Глафира Ивановна, конечно, женщина из навоза, но с маникюром…

Но главная беда была даже не в ее лени и не в том, что она стремительно начала набирать вес, а в ее скандальности. Казалось, она черпает энергию для себя из затеивания скандалов. Что бы Шурек ни делал, для нее ничего никогда не было достаточно хорошо.

Семейнуюу жизнь Шурека хорошо описывает песня все тех же «Любе»:

«Я растяну гармошечку и пальцами пройдусь, ой-ой, ой-ой-ой,

Жизнь до чего ж хорошая, что еле я держусь, ой-ой, ой-ой-ой.

Жена как окаянная все требует ишо, ишо! Ой-ой-ой.

Работа постоянная, все вроде хара…

Все вроде хара… Все вроде хорошо. «

Пришел конец всем его хобби. Какие уж тут рыбалки и походы за грибами! Какая диско-музыка! Даже спокойно посидеть и почитать свою любимую научную фантастику он больше не мог: Глафира сразу устраивала сцену.

– Ишь, расселся! Сходи-ка лучше за хлебом, читатель!

Единственное, что интересовало ее в жизни, были «подарки». Так в нашу счастливую и добрую жизнь ворвался первый «новый русский» – модель человека, неудовлетворенного желудочно и материально, подобно кадавру профессора Выбегалло .

Я жалела Шурека. Мне казалось, что если бы я не уехала в Москву, а была бы все это время рядом, он не наделал бы таких глупостей. Ведь ему, наверно, просто было тоскливо – когда стало некому играть с ним в бадминтон, кататься на велосипеде, слушать «Бони М» и сочинять буриме. Наблюдая за его семейной жизнью, я еще раз сделала для себя вывод, что она (семейная жизнь) не только не приносит счастья, а еще и разбивает сложившиеся дружбы и разводит друзей в стороны. Точно так же было и со всеми моими подружками – как только они выходили замуж, им становилось не до подруг…

Мама, со свойственной ей ядовитостью, высмеивала его выбор

– Ну куда только смотрел? Чем только думал? Впрочем, понятно, чем… Ведь видно же, что серая, тупая баба. «Она молодая»! Может, она и молодая, но по ней этого не скажешь. Вот теперь будет ей всю жизнь борщ варить… А ведь на него хорошие девочки засматривались.. Но нет, свинья грязи всегда найдет! Стоило ходить столько лет холостым, чтобы найти такое чудо природы!

По большому счету я была с ней согласна, но я знала, что если говорить об этом самому Шуреку все время, он только разозлится и начнет Глафиру защищать. Он защищал не ее, а свой выбор. Этого мама никак не могла понять.

– Ведь он сам все то же самое о ней говорит, а стоит только мне ему на это указать, как он сразу встает на дыбы!

– Мам, – сказала я как-то, – от того, что ты это повторишь 20 раз, ничего не изменится, и легче ему не станет. Помнишь свою любимую песню? «Не сыпь мне соль на рану». Вот так и здесь. Не мучай ты человека понапрасну, ему и так несладко, и он все прекрасно понимает и не нуждается в том, чтобы его каждый раз тыкали этим в нос…

Но мама упорно продолжала свои нравоучения.

Тем летом, о котором я веду речь, они с Петровичем расстались, и она очень сильно переживала. Они были вместе почти 10 лет, когда она открыла для себя, что он изменял ей. Но когда она поставила его перед фактом, что ей это известно, Петрович, вместо того, чтобы повиниться, начал обвинять ее саму во всех смертных грехах. Глубоко возмущенная, мама в тот же вечер собрала свои вещи и вернулась в нашу с ней квартиру. Петрович не ожидал такого и даже пытался ее остановить, но безуспешно. Рубикон для мамы был перейден. Однако она страдала все лето и изводила меня вопросами, почему так получилось, и чего ему, собаке, не хватало .

– Мам, ты же сама говоришь – «свинья грязи всегда найдет!» Не думай ты про него, не стоит он того…

Мама переживала, а я, если честно, была очень довольна, что его больше не будет в наших с ней жизнях. Так довольна, что мне стоило некоторого труда это скрывать. Разве не говорила я ей еще будучи школьницей, что он ей не пара?

Чтобы развеять маму, я предложила ей сьездить на велотрек в Крылатское – вдвоем, как подружкам, как раньше… Я уже рассказывала, как много значил для нас в моем детстве велоспорт. Но в середине 70-х на нашем треке разбился насмерть молодой румын, и международные соревнования у нас прекратили. А вскоре и сам трек пришел в негодность, а ремонтировать его никто не спешил. В Москве построили к Олимпиаде новый, крытый, в Крылатском….

Последний раз я была в Крылатском в 9 классе. Болела вместе с дедушкой на Спартакиаде народов СССР за одного нашего земляка.

И вот теперь, спустя 5 лет, я оказалась там снова. Мы с мамой наблюдали за гонками с большим удовольствием. Она словно вернулась в юность – смеялась как заводная, перешептывалась со мной, обсуждая гонщиков, хлопала в ладоши особенно эффектным победам… Я была довольна, что привела ее туда.

Мы сидели на трибуне перед финишной прямой. Соревнования уже заканчивались. Перед нами сидела, оживленно болтая, группа откатавших свое велогонщиков, когда одного из них вдруг кто-то окликнул:

– Володя! Зелинский!- и издевательски добавил: – На допинг-контроль!

Я не поверила своим ушам.

– Мама, мама, посмотри на этого мальчика! – зашептала я. – Он, оказывается, еще жив!