Совьетика - Ирина Маленко

Сначала я взяла себе пару этих анкет на пробу. И, к своему удивлению, обнаружила, что практически все понимаю без словаря! Никита Арнольдович не зря ел свой хлеб – это вам не голландские профессора, обучающие студентов языкам, на которых они сами говорить не могут! Возможно, сказалось еще и то, что ответы на вопросы были в основном однотипные, но задача действительно оказалась мне вполне по силам.. Если встречались какие-то отдельные слова или выражения, которые мне были незнакомы, я выписывала их и справлялась потом об их значении у Никиты Арнольдовича . Но таких слов и выражений было немного.

Исследование Элеоноры Алексеевны было посвящено тому, как эфиопская молодежь воспринимает идеи марксизма. «Что вы знаете о Марксе? Что вы знаете об Октябрьской революции?”” и т.д. Она сама ездила в Эфиопию в экспедицию (счастливица!) и раздавала эти анкеты в различных школах старшеклассникам, причем не только в столице. Судя по ответам, к марксизму молодые эфиопы относились положительно. Еще бы не относиться – если бы не революция 1974 года, большинство из них вообще не умело бы ни читать, ни писать… Очень редко встречались ответы типа: «Ничего не знаю и не хочу знать!» – видимо, это были будущие местные диссиденты. Но сам тот факт, что они встречались, опровергает те ужастики, которые нынешние проамериканские эфиопские власти рассказывают о «красном терроре» Менгисту: если бы он действительно был настолько «кровожадным диктатором», кто из этих школьников посмел бы такое написать?

Амхарского Элеонора Алексеевна не знала совершенно. Ее специализацией первоначально была Нигерия, а потом уже она переключилась на Эфиопию и Сомали. Она рассказывала много интересного об Африке – правда, не о революциях, а о деталях африканского быта, например, о том, какие в сельской Нигерии, при всей ее жаре и мухах, на удивление чистые туалеты, и как быстро липнет к тебе в Нигерии твоя юбка, если ты сидишь на кожаном диване. Очень быстро мы с ней привязались друг к другу по-человечески. В Элеоноре Алексеевне было что-то очень мягкое, материнское. Ее дочка была всего на несколько лет меня моложе, хотя сама она была постарше моей мамы.

К африканцам Элеонора Алексеевна относилась доброжелательно. Это отличало ее в лучшую сторону от многих сотрудников института. Пообщавшись с ними, я была неприятно поражена количеством «случайных людей» в его стенах, для которых работа здесь, перед которой я благоговела, была не призванием, а кормушкой. Я уже приводила вам в пример одного такого – чьего-то сыночка, переводчика с португальского, который глубоко презирал ангольцев и мозамбикцев и приглашал меня к себе на дачу на шашлыки, так же глубоко уверенный, что его московская прописка для меня неотразима. Нужно ли говорить, насколько он мне был омерзителен, и как глубоко я возненавидела подобных ему людей, занимающих чужое место. Да я бы работала на такой работе даже бесплатно!

Инстутут размещался в чьем-то старом особняке недалеко от метро «Маяковская». Это было очень величественное здание. За углом находились воспетые модным в то время Булгаковым Патриаршьи пруды. Здесь можно было посидеть на лавочке в тени деревьев во время обеденного перерыва, но мне гораздо больше нравилось проводить его во внутреннем дворике самого института. Более уютного места не было во всей Москве!

Я приходила в институт чуть ли не первой, а уходила чуть ли не последней, причем совершенно добровольно. Весь день я просиживала над анкетами, не разгибая спины, в институтском читальном зале – огромном, полупустом, с невероятно высокими потолками – за исключением получасового обеда в институтском буфете, в котором периодически была очередь за каким-нибудь «дефицитом». Но «дефицит» меня не интересовал. Гораздо интереснее для меня были монографии из институтской библиотеки! Если у меня оставалось время, я читала их все в том же зале. Я тогда очень интересовалась экспедицией в Эфиопию Александра Булатовича. А еще Элеонора Алексеевна позволила мне поработать на институтском компьютере, что тогда вообще было неслыханной роскошью! А увидеть своими глазами всех наших отечественных знаменитых африканистов, иметь возможность говорить с ними…

Никогда и нигде не чувствовала я себя так на своем месте, как там и именно в те дни.

В один из таких дней, когда я была глубоко погружена в свои переводы, меня вдруг окликнули.

– Девушка, можно с Вами познакомиться?

Я подняла голову. За соседним столом сидел высоченного роста африканец и застенчиво улыбался. У него было открытое и доброе лицо. Я немного поколебалась: мое душевное состояние после известных событий с Саидом еще не пришло в норму. Например, я не могла слышать без слез песню «Миленький ты мой, возьми меня с собой! » Особенно после того, как ее исполнял на одном из студенческих вечеров дуэт русской студентки и малагасийца. Всем было смешно, а мне хотелось плакать. Когда песня доходила до последнего куплета – «Милая моя, взял бы я тебя, но там, в краю далеком, чужая мне не нужна!»-, я обычно пулей выбегала из комнаты, чтобы никто не увидел моих слез…

– Меня зовут Квеку. Квеку Сокпор – представился он, не дожидаясь моего ответа, – Я из Ганы. Учусь в Донецке, на экономиста. На 5-м курсе. Вот, сейчас ищу здесь материалы для диплома.

Что мне оставалось делать? Я тоже представилась.

Имя «Квеку» означает, что его носитель родился в среду. Кроме того, у него еще было имя христианское – Габриэль, или просто Габи. Квеку Сокпор по национальности был эве и родился в той части Ганы, которая до первой мировой войны была немецкой колонией. Именно поэтому по религии он был протестант.

Квеку Сокпор оказался галантным кавалером. Он почти каждый день дарил мне цветы, ничего не требуя взамен. Постепенно мы разговорились – и по-человечески понравились друг другу. Мне импонировал его стиль – медлительный и спокойный. Какая-то украинская дивчина в Донецке успела разбить ему сердце, и он часто вздыхал о ней. Когда Квеку немного получше узнал меня и мои взгляды, он стал смотреть на меня как на потенциальную кандидатку в супруги – не от большой любви, а просто потому, что ему очень хотелось, как я теперь понимаю, показать родственникам, что он нашел себе европейскую жену. Увы, для части африканцев это своего рода символ статуса.

Он был высок собой и идеально сложен, хотя красавцем его было назвать трудно. Когда через несколько месяцев я с Анечкой Бобровой пошла на американский фильм «Кинг-Конг», который у нас тогда разрешили запустить в прокат перестройщики (помню, как в середине семидесятых этот же фильм последними словами крыл наш журнал «Советский экран»!), я неожиданно для себя увидела, кого напоминал внешне мой новый знакомый… Я знаю, что это звучит по-расистски, но это действительно было так. И оттого трагическая судьба Кинг Конга меня еще больше расстроила. Он казался мне таким человечным, а эти американские мерзавцы так гнусно с беднягой обошлись!

К чести наших соотечественников, никто, даже после этого фильма, ни разу не обозвал Квеку так на улице. Максимальное, что мы услышали даже от самых закоренелых расистов, было «Эй, ты, Майкл Джексон х***в!»

Я решила, что Квеку – серьезный и надежный человек. Такое впечатление он производил. В конце концов, не всякий студент поедет специально на целый месяц в другой город, чтобы там поработать в библиотеке. Но тут я немного ошибалась – его пребывание в Москве было связано не столько с его учебными, сколько с его деловыми интересами… Вот к бизнесу он действительно относился серьезно! Настолько серьезно, что тот затмевал для него учебу.

Когда моя практика подходила к концу, Квеку сказал, что он скоро уедет на две недели в Лондон, потом вернется, защитит диплом и будет поступать в аспирантуру. И попросил меня его ждать…

Он действительно уехал, но через назначенные две недели не вернулся… Я не знала, что и подумать и с ума сходила от беспокойства – пока он не сообщил мне через друзей, что, оказывается, вернуться пока не может, потому что потерял в Лондоне паспорт.

Я сокрушалась, переживала за него: как же он теперь будет диплом защищать? Разве могла я подумать, что вся эта комедия была частью его весьма продуманного плана: получить английскую визу студенту, у которого на носу защита диплома, легко – его меньше подозревают в желании там остаться… «Потеряв» паспорт, Квеку пробыл в Лондоне почти целый год, нелегально где-то там работая! Он был пробивным парнем и сумел убедить Донецкий университет дать ему на год академический отпуск. Все жалели его, жертву таких незадачливых обстоятельств. А следующей весной он вернулся чуть ли не с целым вагоном багажа и спешно (до диплома оставалось опять-таки мало времени!) начал все привезенное распродавать….

Но я опять забегаю вперед. Весь этот год я периодически бегала на Центральный телеграф на улице Горького – единственное место, откуда я могла позвонить ему в Лондон. Квеку жил в Лондоне у какого-то своего земляка, у которого была русская жена. Тогда еще это было в диковинку….Иногда бегала я на телеграф чуть ли не за полночь и предупреждала об этом «на вахте» в общежитии, чтобы они открыли мне, так как в половине первого двери запирались на замок. В центре Москвы тогда еще даже ночью нечего было бояться…