Полярный круг - Юрий Рытхэу

Комендант, сидевший в крохотной каморке, понимающе кивнул и тяжко вздохнул. Он взял большой серый мешок и пошел за Кайо.

Студент-офицер сидел на груде кирпичей и курил. Большой лист газеты лежал в его ногах, придавленный кирпичом. Когда ветер пошевелил край газеты, Кайо увидел обрывок женского платка и осколок гладкой белой кости. Сначала он ничего не мог понять, а потом, когда догадался, волосы от ужаса взмокли и на лбу выступила испарина. Студент-офицер покосился на Кайо и сочувственно сказал: «Ладно, иди. Как-нибудь справимся».

Кайо отошел.

И в дальнейшем он каждый раз содрогался, когда находил что-нибудь подобное среди груды разбитых кирпичей и щебня.

Сейчас здесь была широкая набережная, а на углу стоял красивый большой дом с табличкой «Общежитие Ленинградского ордена Ленина университета имени А. А. Жданова».

Дом показался совершенно другим, а может быть, его и в самом деле перестроили.

Постояв на набережной, Кайо вошел с западной стороны в Петропавловскую крепость. На Соборной площади замедлил шаги, глянул направо. Здесь ничего не перестраивали. Та же дверь, но, по всему видать, в этом доме, в его подвальном этаже уже никто не жил. В темное предзимье, длившееся в Ленинграде до самого Нового года, ходил сюда Кайо. От двери вниз вели четыре выщербленные ступеньки, должно быть, помнившие еще гренадеров, охранявших декабристов. По ним Кайо спускался вниз, окунаясь в тепловатый запах каменной сырости, нащупывал дверь и толкал ее внутрь, входя в просторную кухню.

Можно, конечно, еще раз пройти той дорогой, но повторить жизнь уже нельзя. Прекрасно вспоминать, но это только воспоминания — и больше ничего, потому что жить надо, глядя вперед, а не назад.

Кайо вышел через восточные ворота Петропавловской крепости, обошел стену и спустился к пляжу. Здесь он грезил о чукотских берегах, не задавленных каменными набережными, ощущая под ногами живой, мягкий песок. Да, тогда любимым местом для Кайо стала Петропавловская крепость. Конечно, у этого места дурная слава. Кайо видел камеру, в которой сидел его любимый писатель Алексей Максимович Горький. И все же есть в этом удивительном строении гордость, слава, крепость и горечь исторических ночей великой России. И острый высокий шпиль, вонзившийся в серое небо, — как пронзительный зов отчаянной старинной русской песни…

Кайо спустился вниз по эскалатору и принялся изучать схему линий Ленинградского метрополитена. Далеко протянулась подземная дорога — за парк Победы, за Невскую заставу, на Петроградскую, на Васильевский остров. Много знакомых названий… «Нарвская»… Это же то место, где жила Наталья Кузьминична!

Подошел вагон, и Кайо поехал в свою молодость.

Он сразу же узнал площадь, хотя и здесь построили много новых домов. Что-то еще изменилось, но что именно — Кайо не мог точно определить.

Дорогу к старому знакомому дому он помнил так, что, не останавливаясь, прошел до самой двери квартиры, и только перед тем, как нажать звонок, вдруг засомневался. Как его встретит старая учительница? Сразу и не узнает: ведь прошло более четверти века.

Кайо услышал, как в глубине квартиры задребезжал звонок. Он ждал, пока откроется дверь, и думал, сколько же сейчас лет самой Наталье Кузьминичне, если она приехала в Улак уже сорокалетней, в тогдашнем представлении Кайо, — пожилой женщиной.

Дверь открылась, и перед Кайо предстал немолодой человек с небритым лицом, наполовину лысый.

— Здравствуйте, — растерянно произнес Кайо.

— Здравствуйте, — удивленно отозвался человек. — Вам кого? — Он пристально вглядывался в Кайо.

— Мне Наталью Кузьминичну, — ответил Кайо, — она жила здесь.

Человек еще раз пронзил Кайо пытливым взглядом и коротко сказал:

— Входите.

Кайо последовал за ним, прошел через полутемную прихожую, с бьющимся сердцем вспоминая, как он заходил сюда много-много лет назад.

На том же месте стоял столик с телефоном, а над ним — потускневшее зеркало.

Мужчина открыл дверь в комнату и пригласил Кайо войти.

Это была не та комната.

— Садитесь, — сказал мужчина. — Если я не ошибаюсь, вы с Чукотки?

— Да, — ответил Кайо.

— Наталья Кузьминична умерла семь лет назад, — сказал мужчина.

Холодом повеяло на Кайо от этих слов. Он некоторое время сидел, не зная, что сказать. Что говорят русские в таких случаях?

— Я очень жалею, — медленно произнес Кайо.

— Вы у нее учились?

Кайо молча кивнул и сказал:

— Я и тут учился, в Ленинграде, заходил сюда…

— Так я же вас знаю! — оживленно воскликнул мужчина. — Помните, может быть, племянника Натальи Кузьминичны — Гришу?

Так вот он какой стал, Гриша. Сразу и не узнать. Трудно поверить, что этот человек когда-то был молоденьким, худеньким застенчивым парнем, приглашавшим Кайо поработать на Кировском заводе подсобником.

— Столько лет прошло, — заметил Кайо.

— Да, больше четверти века, — согласился Гриша, — А я вот здесь еще живу. Женился, дети выросли. Сам работаю на том же заводе, инженер-технолог. Сегодня отдыхаю. А как вы живете?

— Так, — ответил Кайо. Он все еще думал о печальной новости, о смерти своей учительницы. — Скромно живем. Я ведь тогда уехал, не мог учиться дальше по болезни. Тоже женился, дочку выдал замуж за ленинградца, поэтому и приехал.

— Подождите, — Гриша поднялся, скрылся на некоторое время и вернулся со старым альбомом. — Вот здесь чукотские снимки Натальи Кузьминичны. Вы посмотрите, а я пока поставлю чайник.

Кайо листал альбом и видел старый Улак, которого уже давно нет: два ряда яранг на берегу моря, подставки из китовых костей, на которых сушились моржовые кожи, лежали нарты, байдары, вельботы. Вот здание старой школы. У окон, смотревших в сторону лагуны, группа учеников: маленькие ребятишки и девчата. Среди них — Наталья Кузьминична. Почему он решил, что она была старой женщиной? Вот здесь, на фотографии, она совсем молоденькая, она весело смеется, на ней белая косынка… А вот и сам Кайо. Он стоит в конце ряда. Вот яранга Рычыпа. У входа старик с трубкой. Чубук у трубки толстенный. Это собственное изобретение Рычыпа. В чубук старик закладывал стружки, которые постепенно пропитывались табачным соком, так что их потом можно было курить.

Гриша, которого, наверное, давно звали по имени и отчеству, внес чайник и быстро приготовил все к чаепитию.

— Покойная тетя очень любила рассматривать эти фотографии, — заметил он.

— Всего этого давно нет! — невольно вырвалось у Кайо.

— Да, — кивнул Гриша. — Наталья Кузьминична часто говорила: «Чукотка сейчас совсем не та». Пейте чай… Она любила чай… Крепкий, называла его чукотским.

Когда Кайо собрался уходить, Гриша сказал:

— Можете взять на память этот альбом.

Кайо стал отказываться.

— Послушайте меня, — сказал Гриша. — Наталья Кузьминична была так предана вашей родине, что мне было бы очень приятно сделать что-нибудь приятное для вас. Я возьму отсюда только несколько фотографий, где есть она, а остальные можете взять. И мне будет приятно, поверьте.

Кайо повертел в руках альбом. Снова перелистал. Отказываться дальше было бы просто глупо.

— Большое спасибо, — сказал он.

— Вам спасибо, — ответил Гриша. — Спасибо, что не забыли свою учительницу…

Он некоторое время помолчал.

— Я очень многим обязан ей. По существу, она мне заменила мать, а потом была бабушкой и воспитательницей, нянькой моим детям.

— Она была настоящая ленинградка, — сказал Кайо.

Гриша кивнул.

Кайо вышел на улицу. Сияло солнце. Вокруг кипела жизнь, проносились автомашины, звенели трамваи. И все это пронизывало воспоминание об учительнице, заронившей в душу Кайо любовь к этому городу.

Крепко прижимая к себе старый, в плюшевом переплете альбом, Кайо спустился в прохладное подземелье метро.

Из глубины квартиры слышалась песня:

Позарастали стежки-дорожки,Где проходили милого ножки.Позарастали мохом-травою…

Кайо нашел Иунэут на кухне. Она мыла посуду и пела. Лицо у нее было довольное, совсем не такое, как вчера. В цветастом халатике у нее был такой вид, словно она всю жизнь жила в городской ленинградской квартире и мыла посуду горячей водой, беспрерывно текущей из крана.

Заметив мужа, Иунэут засмущалась и перестала петь.

— Вот ты и пришел! — сказала она по-чукотски.

— Гулял по городу, — отозвался Кайо. — А где все люди?

— Пошли по магазинам. А я вызвалась убрать в квартире. Это так интересно!

— Что тут может быть интересного? — полюбопытствовал Кайо.

— Много! — ответила Иунэут. — Пылесос! Гудит как пурга, называется «буран». Пол натерла. Мазью, как вазелином. Видишь, как блестит?