Полярный круг - Юрий Рытхэу

Некоторое время после этого Кайо не спал, одолеваемый беспорядочными мыслями. Чтобы как-то угомонить их, он начал вспоминать давнишний поезд из Москвы в Ленинград. Он смотрел на себя из далекого сегодня, на паренька в засаленном ватнике и в мохнатой шапке-ушанке, робкого, оглушенного непривычным миром. Но тот Кайо не был обременен сегодняшними заботами, хотя был полон нетерпения увидеть этот город. У сегодняшнего Кайо чувства были глубже, потому что он был не один.

Думая о предстоящих переживаниях, он почувствовал особую бережную нежность к жене, опасение, что она может пострадать.

Кайо искоса поглядел на Иунэут: она лежала лицом к стене. С полного плеча ее сползло одеяло. Кайо свесился со своей полки, бережно укрыл Иунэут и вернулся к своим мыслям.

И вдруг неожиданно для себя уснул глубоким сном и проснулся от стука в дверь.

— Граждане пассажиры, пора вставать, — послышался голос проводницы. — Подъезжаем к Ленинграду.

Иунэут уже сидела на полке и расчесывала косы. Всю жизнь она носила косы — менялись моды, а она все оставалась со своими двумя густыми, туго заплетенными косами, красиво свисающими по обоим плечам.

Через некоторое время в купе пришли Маюнна и Алексей.

По коридору прошла буфетчица, предлагая бутерброды к утреннему чаю. Кайо бросился к ней, но его остановил Алексей:

— Дома позавтракаем. Мама, наверное, напекла, нажарила там…

Кайо не стал напоминать о том, что решил остановиться в гостинице: зачем лишний раз волновать парня.

Алексей подвел к окну Маюнну и начал громко говорить:

— Во-он там, видишь, шпиль. Нет, это не Петропавловская крепость. Это дом на Московском проспекте. А недалеко от того дома наш.

Маюнна с Алексеем загородили окно, и Кайо с женой могли только догадываться о том, что они там видят.

Поезд уже замедлял ход. Алексей оторвался от окна и, повернувшись к Кайо и Иунэут, сказал:

— Вот и приехали.

Сердце у Кайо сжалось, и он посмотрел на жену.

— Будем собираться, — сказал он и взял плащ.

Пока шли по длинному коридору, Алексей выглядывал в окна, потом закричал:

— Мама! Папа! Сестренка!

А Кайо боялся увидеть людей, которые ждали их. И в то же время так хотелось увидеть новых родственников хоть краешком глаза, чтобы понять, как с ними поздороваться, что им сказать на первый случай.

Сзади уже напирали другие пассажиры, да и чемоданы, которые оттягивали обе руки, не давали возможности отвлекаться, смотреть по сторонам. Кайо шагнул на перрон и увидел перед собой четыре новых незнакомых лица, улыбающихся, приветливых.

— Ну вот, мы приехали, — сказал Алексей и примолк. Родители его, видимо, ждали, что он представит своих чукотских родственников.

Тягостное молчание продолжалось, и только поймав укоризненный взгляд сестры, Алексей спохватился:

— Вот моя жена, Маюнна ее зовут…

Маюнна подала руку сначала Петру Тимофеевичу, потом его жене, затем — сестре мужа.

— А это, значит, Павел Григорьевич.

Кайо протягивал свою руку в том же порядке, как Маюнна.

— Вера Ивановна, Маюннина мама…

— Ну, вот и познакомились, — сказал Петр Тимофеевич и взял под руку Кайо. — Теперь поехали.

Женщины в сопровождении Шуриного мужа и Алексея пошли впереди, а Кайо с Петром Тимофеевичем позади.

Кайо искоса поглядывал на своего спутника, отмечая про себя с облегчением, что у него открытое, простое лицо безо всякой хитрости. Впрочем, и все остальные произвели на Кайо очень хорошее впечатление.

— Петр Тимофеевич, — робко начал он, — вообще-то мы с женой собираемся остановиться в гостинице.

— И слушать об этом не хочу! — категорически заявил Петр Тимофеевич. — Никаких гостиниц! Да вы что — к чужим приехали?

— Нам было бы удобнее, — пробормотал Кайо.

— У нас будет не хуже, чем в гостинице, — заверил Петр Тимофеевич. — Может быть, даже лучше.

Постояв немного в очереди на такси, погрузились и поехали на Московский проспект.

Кайо оглядывался по сторонам, пытаясь узнать улицы, дома… В облике города было много знакомого, но и такое попадалось, чего вовсе не было в те годы, когда Кайо учился в университете. Тогда не было метро и вот этих новых домов… Город заметно помолодел, и с некоторой горечью Кайо подумал, что сам-то он по сравнению с городом постарел.

— Вы бывали в Ленинграде, — сказал Петр Тимофеевич, — так что рассказывать мне о городе вам нечего.

— Но это было очень давно, — ответил Кайо. — Почти двадцать пять лет назад. Сразу же после войны. Тогда многие дома, а то и целые кварталы были окружены заборами — восстанавливали, начинали строить заново…

Ленинград тогда был солдатом, только что вернувшимся с самой жестокой войны, опаленный огнем, закопченный пороховым дымом.

— Двадцать пять лет, — задумчиво проговорил Петр Тимофеевич. — А я тогда вернулся из эвакуации и поступил в ремесленное училище.

— Далеко были в эвакуации? — вежливо спросил Кайо.

— В Сибири, в Васюганье, — ответил Петр Тимофеевич. — Думал, что дальше и земли нет. Вывезли меня отсюда после прорыва блокады. По Ладоге. Никого близких уже не оставалось. Отец погиб на фронте, у Петергофа. Мама, брат умерли здесь…

— Это был первый мой большой город, — задумчиво проговорил Кайо. — Первый и последний, потому что после Ленинграда я в больших городах не жил.

Мужчины замолчали. Впереди шла машина, в которой сидели остальные.

На душе у Кайо было неспокойно: как там она, не обижают ли ее городские женщины?

Словно догадавшись о его мыслях, Петр Тимофеевич сказал:

— Хорошая у вас жена. Мне она сразу понравилась. Спокойная.

Машины вырвались на прямой проспект, и Кайо с волнением узнал эту улицу, которая в годы его далекой молодости называлась Международным проспектом. Он был на ней всего лишь раз или два. Где же этот парк, в котором он сажал деревья?

За железнодорожным мостом Петр Тимофеевич оживился и с гордостью произнес:

— А вот это, — он широко развел руки, охватывая обе стороны улицы, — наш завод «Электросила».

Дом, в котором жили Яковлевы, был сразу же за заводом, и, проехав еще немного, машины остановились у подъезда.

Началась суета с перетаскиванием чемоданов в лифт, а Кайо с Иунэут встали в сторонке — им ничего не позволяли делать — и так стояли, пока к ним не подошел Петр Тимофеевич.

— Теперь прошу в дом.

Елена Федоровна подошла, взяла под руку Иунэут и повела за собой.

Лифт мягко поднялся на пятый этаж. Входная дверь была широко распахнута. В глубине квартиры играла музыка.

Кайо догнал жену, прошел вместе с ней в прихожую, разделся.

— Идите сюда, — позвала Елена Федоровна, провела через большую комнату с накрытым столом и отворила дверь в другую. — Вот это ваша комната. Здесь и будете жить.

Дверь закрылась, и Кайо с Иунэут остались одни. Они обменялись взглядами, и вдруг Кайо почувствовал такую усталость, словно только что вернулся из стада в беспокойную летнюю пору, когда олени ищут спасения от комариных туч и оводов.

Он тяжело опустился на стул.

Перед ним стояла притихшая Иунэут.

— Будем здесь жить? — робко спросила она.

— Что же делать? — развел руками Кайо. — Уехать в гостиницу сейчас невозможно.

— Хорошо, — покорно произнесла Иунэут. — Будем жить здесь. Только очень трудно мне будет.

— Ну почему? — бодро спросил Кайо.

— Непривычно все, — вздохнула Иунэут. — Я все время боюсь сделать что-нибудь не так. Вдруг покажусь смешной.

— Ты это брось, — строго сказал Кайо. — Если что-то им не понравится — и уехать недолго. Вот что тебе скажу: конечно, промахов делать не надо, но если они умные люди, так должны понимать, что приехали мы не из Парижа… Я бы посмотрел, как бы они вели себя в тундре. Уверен, что Елене Федоровне ни за что не поставить яранги, даром что такая здоровая, не говоря о том, чтобы сшить торбаза или кухлянку. Небось все в ателье шьет… Так что ты не теряйся перед ними — держись достойно!

— Да я и так стараюсь, — с тяжким вздохом произнесла Иунэут, и острое чувство жалости шевельнулось в душе Кайо.

— Ничего, и не такое переживали, — подбодрил Кайо жену. — Давай лучше переоденемся в чистое, чтоб не ударить в грязь лицом.

Проводив в другую комнату молодых, Петр Тимофеевич напустился на жену:

— Я же говорил тебе: потеплей, потеплей надо с ними! А ты разговариваешь с ней, будто она иностранная гостья. Нельзя так, она смущается от этого!

— Петенька, — Елена Федоровна переставила фужеры на столе. — Я так стараюсь, так стараюсь, уж и не знаю, как подойти к ним.

В комнату вошел Алексей.