Иезуитский крест Великого Петра - Лев Анисов

Встретив сенатора князя Голицына, Шаховской хотел было узнать, как это сделалось, но тот знал не больше его. Только в третьей комнате камергер Петр Иванович Шувалов, один из заговорщиков, рассказал им наскоро главные обстоятельства. Среди растерянных, ошеломленных нечаянным переворотом придворных и сановников гордо и весело расхаживали его участники. Генерал-аншеф Салтыков, много послуживший делу со своей супругой Марьей Алексеевной, подошел к Шаховскому и Голицыну и, ухватя первого за руку, со смехом сказал:

— Вот сенаторы стоят.

— Сенаторы, сударь, — отвечал Шаховской.

— Что теперь скажете, сенаторы? — расхохотался Салтыков.

Скоро вышла из внутренних покоев Елизавета и приняла от собравшихся поздравление.

Всем велено было отправиться в Зимний дворец.

Пробирались сквозь толпы солдат и народа. Новая императрица ехала в открытой линейке, окруженная гренадерами.

В придворной церкви Зимнего дворца началась присяга.

Утром вышел первый Манифест о вступлении на престол. В нем было сказано: «Как то всем уже чрез выданный в прошлом 1740 году в октябре 5-го числа манифест известно есть, что блаженныя памяти от великой государыни императрицы Анны Иоанновны, при кончине ея, наследником Всероссийского престола учинен внук ее величества, которому тогда еще от рождения несколько месяцев только было, и для такого его младенчества правление государственное чрез разные персоны и разными образы происходило, от чего уже, как внешние так и внутрь государства беспокойства и непорядки, и следовательно, не малое же разорение всему государству последовало б, того ради, все наши, как духовного, так и светского чинов верноподданные, а особливо лейб-гвардий наши полки, всеподданнейше и единогласно нас просили, дабы мы, яко по крови ближняя, отеческий наш престол всемилостивейше восприять соизволили…»

Известно, что два дня, возведшие Елизавету на престол, гренадеры безвыходно находились в дворцовых залах с заряженными ружьями.

Маркиз де ла Шетарди из своего окна в посольстве видел захват резиденции правительницы. Один из его сотрудников, сразу же после переворота, писал в письме: «Мы только что испытали сильный страх. Все рисковали быть перерезанными, как мои товарищи, так и наш посол. И вот каким образом. В два часа пополуночи, в то время как я переписывал донесения посла в Персии, пришла толпа к нашему дворцу и послышался несколько раз стук в мои окна, которые находятся очень низко и выходят на улицу у дворца. Столь сильный шум побудил меня быть настороже; у меня было два пистолета, заряженных на случай, если б кто пожелал войти. Но через четверть часа я увидел четыреста гренадер, во главе которых находилась прекраснейшая и милостивейшая из государынь. Она одна, твердой поступью, а за ней и ее свита направилась ко дворцу». (Солдаты, направленные арестовать Остермана, перепутали в ночи дома и принялись осаждать французское посольство. Но, быстро разобравшись, ушли. Через четверть часа французы видели Елизавету, во главе гвардейцев направляющейся к Зимнему дворцу.)

Маркиз был приятно «изумлен» известием, сообщенным ему посланцем Елизаветы.

Шесть раз в течение следующего дня новая императрица направляла посыльного к Шетарди.

В десять часов утра она объявила ему, что ее только что признали императрицей. Спрашивала совета:

«Что сделать с принцем Брауншвейгским?» (Императора для нее уже не существовало.)

Шетарди отвечал: «Надо употребить все меры, чтобы уничтожить даже следы царствования Иоанна III». (По совету посла Елизавета Петровна строго прикажет поменять на новую монету рубли с портретом младенца-императора. Приказано будет публично сжечь все присяжные листы на верность подданства Иоанну Антоновичу…)

В два часа пополудни новый вопрос: «Какие предосторожности принять относительно иностранных государств?»

«Задержать всех курьеров, пока ваши собственные посланные не успеют объявить о совершившемся событии», — последует ответ.

В три часа дня началась присяга сановников, раззолоченная толпа которых впервые почтительно расступалась перед Лестоком.

Курились и трещали на площади многочисленные костры. Бродили многочисленные солдаты от одной винной бочки к другой. Звонили колокола, и все смешивалось в один возбужденный гул.

День окончился наградами лиц, потрудившихся в пользу совершенного переворота.

Гренадерская рота Преображенского полка, провозгласившая Елизавету императрицей, была названа лейб-компанией. Капитаном в ней стала сама императрица. Принц Гессен-Гомбургский назначен был капитаном-поручиком лейб-компании с чином полного генерала, Разумовский и Воронцов поручиками с чинами генерал-лейтенанта, Шуваловы поручиками с чинами генерал-майора; Грюнштейн адъютантом с чином бригадира. Сержанты получили чины полковника, капралы стали капитанами. Все рядовые объявлены потомственными дворянами.

Елизавета поздравила Лестока первым лейб-медиком высочайшего двора. Он был назначен действительным тайным советником и директором медицинской коллегии. Кроме этого, он получил портрет императрицы, осыпанный бриллиантами.

Зная по опыту, как непрочны были до сих пор правительства в России, он просил императрицу и наградить его деньгами и отпуском на родину. Лейб-медик предчувствовал, что его возвышение наделает ему много сильных врагов, но должен был уступить желанию Елизаветы и остался в России. Из ближайших дел его отметим следующие. Он кинется хлопотать о переводе Бирона из Пелыма в Ярославль и добьется своего. Слишком тесно были связаны эти два человека. Лесток же приступит к переговорам с прусским послом Мардефельдом и переписке с самим Фридрихом II по поводу быстрого и секретного путешествия в Петербург племянника Елизаветы, герцога Голштинского Карла-Петра-Ульриха.

Граф Воронцов, братья Шуваловы и Балк, служившие камер-юнкерами при Елизавете, произведены в камергеры.

Долгорукие, оставшиеся в живых, возвращены из ссылки.

Лейб-компанцы чувствовали себя героями дня. Среди них не было ни одного офицера, из тех, кто помогал восшествию Елизаветы на престол. Теперь же они доходили до крайностей. Ходили по домам, и никто не смел им отказать в деньгах.

Новопроизведенные чиновники таскались по питейным домам, каждый день напивались допьяна и валялись на снегу.

Так как возведение Елизаветы казалось торжеством русских над иностранцами, то в первые дни между солдатами ходили толки о том, чтобы погубить всех иноверцев.

«Мы, иностранцы, — писал Пецольд вскоре после переворота, — находимся здесь постоянно между страхом и надеждой. Со стороны солдат, с каждым днем становящихся своевольнее, слышны только угрозы, и мы обязаны одному Провидению, что до сих пор их злые намерения еще не приведены в исполнение».

По приказу Ласси по всем улицам расставлены были караулы из армейских полков и рассылались дозоры днем и ночью. Горожане находились в сильном страхе, боялись показываться на улицах. Ласси доложил о беспорядках двору, но солдат лишь пожурили.

С Левенгауптом было заключено изустное перемирие. Императрица послала к нему пленного шведского капитана Дидрона. Шведов усыпляли ожиданием всего, что им обещали.

В Выборге готовилась конференция с участием шведских министров.

XXII

За наградами последовали казни.

Граф Остерман, фельдмаршал Миних, вице-канцлер Головкин, обер-гофмаршал Левенвольде, барон Менгден были объявлены государственными преступниками. Все они обвинялись в разных преступлениях, главное из которых заключалось «в устранении от наследия императорского и всероссийского престола императрицы Елизаветы Петровны и в доставлении оного потомству принцессы Анны Брауншвейг-Люнебургской». Фельдмаршала обвинили и в должностных преступлениях: «Он же, Миних, будучи при армии, явился во многих, до немалого разорения нашего государства касающихся, непорядках и преступлениях». (В скобках заметим: Миниха арестовали в ночь на 25 ноября 1741 года, несмотря на то, что он настойчиво просил пришедших за ним гвардейцев отвести его во дворец, дабы присягнуть Елизавете.)

14 января 1742 года свершился суд. Главные «государственные и общего покоя ненавидящие злодеи» были приговорены к смертной казни: Миних — к четвертованию, Остерман — к колесованию, Головкин и Левенвольде — к отсечению головы.

«Я не знаю, в чем состоит преступление графа Миниха, но если бы и не учинил он никакого, то я бы все равно обвинил и предал суду за то, что он первый подал опасный пример, как с помощью роты гренадеров, можно низвергать и возводить на престол государей», — скажет Левендаль, бывший подчиненный фельдмаршала и будущий фельдмаршал Франции.

18 января должна была свершиться казнь. Императрица отправилась в загородный дворец. Едва она выехала из города, по всем улицам с барабанным боем было объявлено — собираться к 10 часам у лобного моста, чтобы смотреть на казнь врагов государыни.