Цветы, пробившие асфальт: Путешествие в Советскую Хиппляндию - Юлиане Фюрст
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Многие хиппи искали и находили ответы на свои вопросы в движении Харе Кришны, которое зародилось в 1980-х. Например, среди них были хиппи-легенда из Латвии Ирена Свиклан (которую я впервые встретила в рижском храме Кришны), эстонский хиппи Рейн Мичурин (чью жену посадили в конце 1980‐х за кришнаитскую деятельность) и Константин Оськин, хиппи из ранних, больше известный как Костя Манго. Будучи радикальным кришнаитом в позднее советское и раннее постсоветское время, Манго перешел в православие в 2000‐х (при этом, будучи евреем по национальности, он одно время участвовал и в движении за права отказников). В настоящее время Оськин служит помощником священника в монастыре в Крыму — после того как в течение десяти лет помогал бездомным в Москве.
Интересно, что принятие восточной философии и даже ислама рассматривалось в хипповской среде не как открытие Востока, а скорее как продолжение Запада, поскольку именно оттуда приходили тексты Рудольфа Штейнера, Рерихов, Гурджиева и Кришнамурти. Восток часто попадал в Советский Союз через практиков из Европы, таких как Рама Тамм, который вырос и получил образование не в Индии, а в Западной Европе в 1940–1956 годах. Так что встречи с Востоком были достаточно опосредованными и редко происходили напрямую. Робкие попытки пообщаться с имамами в Средней Азии проваливались: последние категорически не желали общаться с русскими чужаками, хотя некоторые хиппи становились мусульманами (правда, очень редко)[719]. Сергей Москалев стал суфием движения Хазрата Инайят Хана, который основал суфийский орден экуменического толка, ориентированный на людей Запада (и, в данном случае, Советского Союза). По словам Москалева, гуру, жившие в пещерах Индии, были слишком далеки от беспокоящих его вопросов[720].
Ил. 55. В доме у Рама Тамма, Эстония, начало или середина 1970‐х. Фото из архива Г. Зайцева (Музей Венде, Лос-Анджелес)
Обычно хиппи описывали свои эклектичные духовные путешествия как просто путь поиска общей истины. Некролог Анатолия Белова на смерть его друга, поэта и хиппи Игоря Еробкина, показывает, что религия и духовность являлись частью трудной жизни нонконформистов, находящихся в вечных исканиях неуловимого чувства причастности:
После школы — путь хиппи с бесконечным автостопом, с христианством и дурдомами, «хайром до задницы» и Make Love, Not War. Это были самые плодотворные периоды его стихотворчества. Восточные религиозные и философские течения, усиленные занятия йогой, путешествия по горам Средней Азии, принятие мусульманства сделали его жизнь и поэзию более строгой и внешне простой, но по сути очень серьезной. Борьба с мистическим Злом стала для него реальностью[721].
Хаотичный, кажущийся бесконечным духовный путь Еробкина, который когда-то был пионером-энтузиастом типа Павки Корчагина, выглядит цельным благодаря «идее поиска истины»: он находился в постоянных скитаниях, то там, то здесь пытаясь найти правду жизни. Его социалистическая идейность в начале наглядно демонстрирует, что советская молодежь уходила в православие и восточный мистицизм не вопреки советскому воспитанию, а именно благодаря ему. Не только хиппи находились в постоянном поиске. Начиная с середины 1950‐х в поисках находился весь класс интеллектуалов, а поскольку успехи в образовании считались вершиной советскости, то поиски «правильного жизненного пути» не были уделом исключительно элиты, а поощрялись официально бесчисленными СМИ и образовательными учреждениями. Как писал Джозеф Келлнер по поводу кришнаитов, интеллектуальная культура 1960‐х и 1970‐х годов, подпитывавшая большую потребность в запрещенной мудрости восточных философов, отлично подготовила советских людей к новому спиритуализму, который сначала тайно практиковался андеграундом, а потом, в 1980‐х, расцвел с удивительной силой (но недолго просуществовал)[722]. Владимир Видеманн, самый, пожалуй, плодовитый летописец духовных поисков, прекрасно описывает свою встречу с «разными уровнями сознания» во время разговора с женщиной из широкого круга смогистов, богемы шестидесятых, поэтов-квазибитников. Советские хиппи росли и жили в среде, которая годами вынашивала идею духовного побега как антисоветской стратегии и чья советская социализация помогала «мыслить широко»: они были готовы к глобальному, универсальному, астральному и космическому. Но это также помогло им в их желании стратифицировать мир. И мистические лестницы, по которым они карабкались к сознанию более высокого уровня, соответствовали их потребности в стратификации и в определении различий. Однако, как и их западные сверстники, советские хиппи вскоре обнаружили нечто такое, что помогало им вскарабкаться по этим самым лестницам мистического сознания — помощь, которая, как им казалось, значительно сокращает путь. Или даже предоставляет им целую лестницу.
НАРКОТИКИ[723]
Наркотики были самым прямым, самым быстрым и самым рискованным путем к хипповскому кайфу. В отличие от Запада, где рост популярности и распространения ЛСД среди интеллектуалов (не в последнюю очередь благодаря гарвардским мастер-классам Тимоти Лири) совпал с расцветом движения хиппи, в Советском Союзе сначала возникло желание изменить сознание, а механизмы достижения этого изменения появились уже потом. Иначе говоря, советские хиппи позаимствовали у Запада стремление к расширению сознания через наркотики, но были лишены средств, с помощью которых эти потребности там удовлетворялись. В СССР не было относительно легко доступных ЛСД и других психотропных препаратов, поэтому хиппи приходилось искать другие способы получения схожего эффекта с помощью того, что им было доступно (также они практически ничего не знали об эффекте ЛСД). Так что советская хипповская наркотическая культура была самобытным явлением, а не имитацией наркотической культуры западных хиппи.
При этом советские хиппи вовсе не появились в мире, свободном от наркотиков. В некоторых
