Украинское национальное движение. УССР. 1920–1930-е годы - Андрей Марчуков

Вынужденность этой меры сознавали многие, но это не означало, что все они принимали украинскую государственность как синоним всеобщей украинизации. Многие деятели партии считали УССР способом организации пролетариата Украины и вовсе не были согласны с тем, что развитие пролетарской революции должно вестись в украинских национальных формах. На этой почве появлялись концепции вполне конкретного характера. Речь идет о так называемой теории борьбы двух культур. В предыдущей главе мы познакомились с «украинским» вариантом ее трактовки, озвученной Н. Хвылевым. Хвылевой не был первым, кто заговорил о борьбе украинской и русской культур. Так, в ходе критики его взглядов указывалось, что толчок к их развитию дала «российская» интерпретация этой теории[971].

Собственно, никакой «теории» на самом деле не было, а была статья секретаря ЦК КП(б)У Д. З. Лебедя, напечатанная перед VII конференцией КП(б)У (начало апреля 1923 г.). В этой статье и в целом ряде его выступлений речь шла о проблемах развития украинского языка и культуры в условиях социалистического строительства, поскольку, как считал ее автор, «огромная часть национального вопроса… сводится к культурно-просветительской политике и линии партии в этой работе». По этой причине, полагал Д. Лебедь, партия «обязана в украинских условиях проверить, дает ли украинский язык возможность ускорить культурный процесс в украинском народе, особенно в крестьянстве… или он тормозит этот процесс, не помогая овладевать культурой, а затрудняя». И далее он делал вывод, что активная украинизация, особенно украинизация рабочего класса и партии, была бы не только не нужна, но и реакционна, поскольку «национализация, т. е. искусственное насаждение украинского языка… при нынешнем политическом, экономическом и культурном соотношении между городом и деревней» означала бы переход «на точку зрения низшей культуры деревни по сравнению с высокой культурой города»[972].

За этот вывод ухватились критики Д. Лебедя, прежде всего те, кто стояли на украинской национальной платформе. Секретарь ЦК КП(б)У был обвинен в теоретическом обосновании великодержавного уклона, в искажении ленинской национальной политики. Уже на VII партийной конференции М. Фрунзе раскритиковал его «теорию» и сказал, что она «абсолютно неверна и чрезвычайно опасна для судьбы коммунистического движения и судеб революции». «С ней нужно во что бы то ни стало покончить»[973] – так закончил свое выступление зампред СНК УССР. Еще большие протесты сторонников украинизационной линии вызвало другое положение, а именно констатация Д. Лебедем неизбежности борьбы культур и, естественно, победы одной из них. Как позднее в случае с Н. Хвылевым, это извлеченное из контекста положение, как и вся «теория» в целом, трактовалось излишне прямолинейно.

Сам же Дмитрий Захарович хотел сказать о другом. Он исходил из типично коммунистических позиций, считая «вопрос о нации… не целью, а средством изменения быстроты социалистического строительства»[974]. Поэтому под «культурой», по его собственным словам, Д. Лебедь подразумевал не только язык и этнографическую специфику, а «культуру – экономику города и культуру – экономику села». В этом контексте и надо было рассматривать борьбу культур как борьбу экономик, столкновение способов производства: передового – промышленного, социалистического, отождествляемого с рабочим городом, и отсталого – вчерашнего, мелкотоварного и мелкобуржуазного, олицетворяемого собственнической деревней[975].

Естественно, симпатии настоящего коммуниста должны быть на стороне города. А в силу исторических обстоятельств культура города на Украине была русской, а села – украинской, правильнее сказать, народно-этнографической. Борьба передового и отживающего – явление закономерное и всегда бывшее двигателем истории. Победить должна была культура передовая. Собственно, в условиях модернизационного перехода это волей-неволей диктовали железные законы экономического развития. Но борьба должна была вестись не на «кулаках», не в виде какой-то «русификации» ради самой русификации, а быть экономическим противостоянием старого и нового и заключаться в установлении тесного экономического союза между рабочим классом и крестьянством. Тут-то и было необходимо правильно учитывать соотношение сил промышленного города и мелкотоварной деревни и правильно строить национальную политику. В понимании Д. Лебедя таковая должна была оказывать локализующее и нейтрализующее действие на «политические вредные тенденции мелкобуржуазного засилья»[976]. Вот для этого противодействия национализму, для подчинения крестьянства влиянию рабочего класса и нужно было использовать народный язык и культуру. Но украинский язык должен был служить только средством «проведения советского, пролетарского, коммунистического влияния». Тогда же, когда язык превращался в самоцель, в «средство национализации», а украинизация проводилась «не из сознания, а из чувства», это должно было квалифицироваться как проявление украинского шовинизма и немедленно пресекаться. И вообще, считал Лебедь, следовало не поощрять «шовинистические тенденции» (а «это бывает сплошь и рядом»), а давать отпор выходцам из украинских партий и тем, кто «ударился в украинский шовинизм», когда они говорили, будто «украинская культура лучше русской»[977].

Предчувствуя возможные обвинения в симпатиях к русификаторству и «единой неделимой», Д. Лебедь называл шовинизмом и другую крайность. Приведем его слова целиком: «Утверждать сейчас, что на Украине уже можно и должно делать ставку на ассимиляторство, на преобладание русской культуры, как культуры экономики, как культуры техники, а не украинской культуры, как культуры деревни, было бы, несомненно, самым настоящим шовинизмом, а не марксистским разрешением вопроса, независимо от того, какая культура победит в дальнейшем развитии социализма»[978]. (Наиболее важный момент выделен мной. – А. М.)

Если охарактеризовать «теорию» в целом, то можно сказать, что она имела все черты модернизационного проекта в национальной сфере, хотя Д. Лебедь и не считал, что партия должна рассматривать вопросы экономики и национальной политики в смысле их активного синтеза и использования в интересах друг друга ради достижения именно национальных целей. Партия не должна была помогать русской пролетарской культуре, но это даже не было нужно. Оставить «все как есть» и признать прогрессивность победы города над деревней означало оказать молчаливую поддержку русскости (естественно, в ее интернациональном, пролетарском виде) – ведь социалистическая экономика сделает все сама – и даже подразумевало сочувствие неизбежной победе «русского конкурента». Недаром Д. Лебедь говорил, что такая возможность пока не сложилась.

Как покажет недалекое будущее, ряд положений «теории» будет подтвержден практикой. Социалистическая модернизация экономики и общества оказалась связана с русской культурой. В то же время было бы явной натяжкой называть Д. Лебедя каким-то русским националистом и русофилом, каким его пытаются изобразить украинские националисты. Он не мыслил национальными категориями, и не утверждение общерусской идентичности или общерусского сознания было его заботой. Эти понятия были после революции непопулярны. Д. Лебедь рассуждал так же, как и большинство российских большевиков, полагавших, что партия не должна искусственно «возрождать» или создавать на пустом месте национальные культуры, пусть «даже пролетарского толка»[979]. Кстати, он не был первым, кто публично высказывал сомнения в целесообразности широкой украинизации. Еще в ноябре 1920 г. Г. Зиновьев, занимавший пост председателя Исполкома Коминтерна, выступая на V конференции КП(б)У, предлагал ограничить употребление украинского языка только селом. «В конце концов, – говорил он, – через ряд лет победит тот язык, который имеет больше корней, более жизненный, более культурный». Но поскольку большевики не могут стоять в стороне от культурных вопросов, они должны «показать украинской деревне, что советская власть ей не помеха говорить и учить своих детей на каком угодно языке»[980].

Разумеется, воплощение «теории» на практике не прекратило бы процесс строительства украинской нации. Для этого понадобилась бы осознанная, наступательная, рассчитанная на длительную перспективу программа в национальном вопросе, напрямую связанная с программой широкого экономического строительства, и подключение к ее осуществлению всей мощи государственной машины, что в условиях коммунистической России было нереально. Но оно могло значительно затормозить украинское нациостроительство. Этому способствовали бы само экономическое развитие, улучшение хозяйственной ситуации, втягивание села в тесные связи с городом, социальное переустройство общества. И тогда просто бы не возникло вопроса об иной, альтернативной русской, культуре экономического развития. Но налаживание таких связей было делом непростым и требовало много времени, которого большевики не имели или же считали, что не имели. Союз с крестьянством им требовался немедленно.