Звезда королевы - Елена Арсеньева

Она от роду была лишена способностей к сочинительству, но сейчас весь сюжет ближайшего месяца чудился ей четко выписанным в уме, и она ощущала себя одной из тех героинь романов, судьбы которых так волновали ее прежде. Нет, она лучше, она интереснее, ведь героини романов не способны видеть в жизни смешное. А Марию заранее разбирал неудержимый смех, когда она воображала, какое лицо сделается у этой Евдокии Головкиной, когда злодейка будет публично разоблачена; и у Корфа, когда он узнает, кто спас его жизнь. Ну и много чего еще навоображала Мария, отогнав упоительные мечты, лишь напомнив себе, что цыплят по осени считают.

Мария еще посидела какое-то время, уставившись во мрак невидящими глазами и задумчиво покусывая губы, а потом схватила колокольчик и затрезвонила так требовательно, что вмиг распахнулись две укромные двери, ведущие в каморки, где спали вполглаза, сторожа свою барыню, Глашенька с Данилою — оба, необутые, со свечками в руках, они вбежали в спальню Марии, ожидая увидеть ее по меньшей мере умирающей, и враз лишились дара речи, узрев баронессу с пером в руках, что-то лихорадочно строчащей на бумажном листке.

— Господи милостивый! — вскрикнула Глашенька. — Барыня… Жива, здорова!.. Встанем на колени и возблагодарим Бога!

— Не время сейчас, — отрывисто бросила Мария, не поворачивая головы. — Собирайтесь, вы, оба, только тихо! Ни одна душа ничего не должна знать! Глашенька, ты отправишься домой к господину посланнику Симолину — это не столь далеко, а что время ночное — так и дело неотложное! А ты, Данила, друг дорогой, — Мария на мгновение оторвалась от письма и ласково, но строго взглянула на всклокоченного со сна волочеса, — собирайся в иную, долгую дорожку.

— Опять в Фонтенбло прикажете? — брякнул еще не проснувшийся Данила и тут же, спохватившись, прихлопнул рот ладонью.

Однако барыня, против ожидания, не прогневалась, а от души расхохоталась в ответ:

— В другую сторону, Данила! И куда дальше! В Россию путь тебе ляжет. Домой, в Любавино!

Конечно, спросить у Вайяна, кто такая Евдокия Головкина, было бы куда проще, чем гнать Данилу в Россию, искать то, не знаю что. Однако где его взять, Вайяна того? Не выйдешь же на балкон, не кликнешь молодецким посвистом: «Встань передо мной, как лист перед травой!» Сильвестра найти оказалось куда как проще, Мария не ошиблась в сердечной расположенности к ней и проницательности Ивана Матвеевича Симолина, который, едва прочитав ее отчаянное послание, тотчас сообщил Глашеньке фамилию и адрес господина Сильвестра, к которому преданная горничная той же порой, еще до наступления утра, отнесла письмо баронессы. Воротясь, она сообщила барыне, что все исполнила, а также, что звание господина Сильвестра — маркиз Шалопаи; услышав это, Мария принялась хохотать так, что снова обессилела. Впрочем, она и так решила для приличия провести еще хоть денек в постели, нетерпеливо поджидая визита доктора или Корфа, но так и не дождалась: видать, глубокое впечатление произвели на обоих их нелепые измышления! Что ж, тем лучше: Мария вновь получила право на полную свободу действий, а ей только того и надо было. И уже на другое утро она (не забыв на всякий случай выпить несколько глотков спасительного пернака) ни свет ни заря села в седло и по утренней свежести поскакала в Булонский лес, отгоняя воспоминания о недавней слабости и мысля, как о наилучшем для себя примере, о легендарной красавице, которой безраздельно принадлежали сердца Генриха II и Генриха III Французских, — Диане де Пуатье: та всякий день вставала в шесть часов, умывалась самой холодной ключевой водой, не знала притираний, никогда не румянилась, часто ездила верхом, много ходила — не терпела праздности! Такой рецепт сохранения красоты вполне подходил Марии. Собственная телесная хилость стала ее немало раздражать, вдобавок что-то подсказывало ей, что в интригах, которые она собиралась сплести, ей могут понадобиться не только крепкие нервы, но и какие-никакие мускулы. Несколько лет назад, еще в Любавине, еще в компании с братом и недоброй памяти Григорием, она брала уроки фехтования и даже делала успехи, пусть и уступая юношам в выдержке, однако озадачивая их внезапностью и непредсказуемостью своих выпадов. Не худо вспомнить былые уроки. А господин Шалопаи — дал же Господь фамилию? — насколько он-то силен в игре со шпагою? Надо думать, не окажется слабее Корфа, а то весь блистательный план Марии полетит к черту…

Впрочем, сейчас она сама у него все вызнает. Вот уже видны озера, тенистые аллеи и лужайки Булонского леса; показалась впереди и старая мельница, где, тоже с видом праздного любителя утренних верховых прогулок, ждет ее Сильвестр.

Что за любезный господин? Всегда готов прийти к даме на помощь!

Марии захотелось заплакать, когда она вспомнила, чем обернулась для нее «помощь» Сильвестра в прошлый раз, однако она только покрепче натянула поводья, заставляя своего игривого коня встать как вкопанного, а заодно — крепко взнуздав и свое волнение, так что когда трепещущий, едва живой от стыда маркиз подъехал к баронессе, взор ее светло-карих глаз был незамутненно спокоен.

Дипломатические агенты иностранных государств, как правило, состояли под негласным надзором французской полиции. Для каждого из этих привилегированных шпионов имелся свой филер [166], который очень неплохо знал все привычки и образ жизни своего поднадзорного. Так, некий месье Перикл, опекавший русского министра [167] Корфа, был вполне осведомлен о его неладах с женой, а также о том, что барон открыто держит у себя дома весьма привлекательную любовницу. Как бы ни относился Перикл к дипломатической деятельности Корфа, он от души завидовал способности этого русского так ловко устроить свою частную жизнь. Иногда Перикл даже ощущал себя в некотором роде пособником Корфа, ибо не сомневался: ни жена, ни любовница барона представления не имеют о том, что каждую среду, около пяти часов, тот украдкою, через черный ход, выходит из дому, чтобы пешком проделать довольно далекий путь и по узкому и крутому мостику, переброшенному через тихий, спокойный канал Сен-Жартен, пройти к уединенно стоящему доходному дому, где весь второй этаж занимала самая хорошенькая актриса Французского театра Ноэми Тарте. Эта лакомая штучка была известна тем, что разорвала свою связь с одним молодым и красивым графом, который не смог купить ей новую карету для прогулок в Булонском лесу, кое для дамочек полусвета, а проще — содержанок, такое же священнодействие, как для монаха — паломничество; Ноэми предпочла ему старого маркиза, который заложил все бриллианты своей жены, чтобы купить ей самую дорогую карету. Среди любовников Ноэми были весьма разные люди, от дипломатов и военных до придворных повес; неудивительно, что и русский министр пал жертвою ее чар и хоть раз в неделю, однако все же таскал ей в клюве золотые «перышки» для содержания ее гнездышка в подобающей роскоши. Так думал многоопытный Перикл, не находя ничего дурного в любовных шашнях своего «подопечного»: в тот бурный век и кавалеры, и дамы не только не скрывали, но даже оглашали свои похождения; вдобавок Перикл вполне разделял вкусы своих современников, которые считали достойными внимания только светловолосых женщин с голубыми глазами — таковой была и Ноэми Тарте, темноволосые — вроде любовницы Корфа Николь — успехом мало пользовались, рыжих или русых, как покинутая баронесса, почти вовсе не замечали. Однако Перикл был бы немало изумлен, когда бы узнал, что барон Корф и пальцем не прикоснулся к m-lle Тарте, а если деньги он ей и впрямь приносил исправно, то лишь в обмен на весьма разнообразные и порою ценные сведения о тех нюансах, мельчайших на первый взгляд, даже незначительных, политической и частной жизни французского двора, которые позволяют человеку шумному и наблюдательному задолго до наступления бури предугадать, откуда ветер дует: предвидеть событие государственной, а то и международной важности задолго до его наступления, да и просто иметь более полное представление о тех фигурах, которые играют важные роли в шахматной партии «Россия — Франция». Вся светская болтовня, которая влетала в хорошенькие маленькие ушки Ноэми, потом мило извергалась ее розовыми губками. Корф искренне наслаждался общением с мадемуазель Тарте, ибо она, мало что была очень хорошенькая (изящная, точно саксонская фарфоровая куколка, блондинка), вдобавок обладала по-мужски цепким умом и неким шестым чувством умела понимать, что именно может заинтересовать этого загадочного и щедрого господина, причесанного волосок к волоску, напудренного, с длинною шпагою на бедре, в черном кафтане, в облике почтенном, но с дерзким взором, этого d'un homme irreprochable [168], коего Ноэми, как ни тщилась, не в силах была искусить своими прелестями, а потому уважала его и смутно побаивалась.