Звезда королевы - Елена Арсеньева

«Порошок наследства…» Мария пришла в полное смятение. А вдруг Николь и есть отравительница?

Она пыталась обуздать свое разгоряченное воображение, но мысли одна ужаснее другой лезли в голову. Что скрывать, она боялась, по-прежнему боялась за Корфа, и даже отдельные покои во втором этаже на улице Граммон, куда вход дозволялся только сиделкам-монахиням из монастыря святой Женевьевы и, конечно, самому Симолину, не казались ей достаточно надежным убежищем для Корфа.

Ночные бдения у постели раненого обыкновенно брала на себя добрая знакомая Марии, хорошенькая скромница Анна Полина. Ее руки были заботливы и легки, ее шаги неслышны, и Корф не понимал, почему именно в дежурства Анны Полины, ровно в полночь, посещает его одно и то же видение, которое он не мог приписывать не чему иному, как горячке, бреду… Видением тем была высокая дама, вся в белом, с закрытым лицом, которая неслышно возникала у постели Корфа и подолгу глядела на него своими неразличимыми под густым белым вуалем очами, изредка вздыхая, словно с трудом подавляя рыдание, и медленно, плавно, как бы прощаясь, поводя в воздухе белым кружевным платком…

Корф вскакивал, видение исчезало, дремлющая Анна Полина подхватывалась со своих кресел и, внимательно оглядев все углы, уверяла больного, что в комнате никого нет; барону не оставалось ничего другого, как признать, что роковой призрак из дома на улице Карусели не оставляет его своим вниманием.

Что ж, он был прав! Во всяком случае, Мария, которая ночь за ночью, повинуясь таинственному и меланхолическому влечению, являлась к постели своего недужного супруга, а потом скрывалась за ширмами, изо всех сил старалась выдержать взятую на себя роль, а поскольку, как известно, mundis vult decipi [177], то и Корф охотно оставался таким же decipi.

Итак, интрига развивалась как и было задумано. Мария могла жалеть лишь об одном: Корф поправлялся слишком быстро (Сильвестр сыграл свою роль отменно, удар его оказался совершенно безопасным, особенно если вспомнить ярость и ревность, коей тот был побуждаем к дуэли!), а значит, все меньше ночей остается ей, чтобы видеть мужа без помех, мечтая о том, что она может в любой миг коснуться его руки… по праву призрака! Мария старательно гнала от себя мечту о том, чтобы Корф однажды схватил привидение в объятия и попытался дознаться, какие причины заставляют Белую Даму маячить у постели недужного… может быть, он пожелал бы иметь ее в постели? Против сего Мария никак не стала бы возражать!

И вот настала последняя ночь. Как всегда, чуть стемнело, Мария украдкой выскользнула из дому. На соседней улице ее уже поджидал заранее нанятый Глашенькой экипаж, и через малое время он остановился возле укромной, скрытой в жасминовых зарослях калитки, ведущей в посольский парк. У Марии (разумеется, попечением добрейшего Ивана Матвеевича!) был ключ. Она отперла замок, прошелестела подолом по траве, отворила еще одну потайную дверку (ее петли были заботливо смазаны) и по узкой лестнице поднялась к последней на этом пути двери, за которой находился Корф.

Еще из-за двери она услышала какое-то движение в комнате, но, верно, почудилось: когда вошла, увидела Анну Полину, по своему обыкновению дремавшую в креслах, и Корфа, простертого на постели.

Первая ширма стояла у самого входа. Здесь Мария обыкновенно сбрасывала глухой черный плащ, делавший ее незримою во тьме, и делала первый шаг в роли призрака. Так происходило и нынче. Она опустила на лицо вуаль, вытащила неизменный платочек и поплыла к кровати Корфа, не сомневаясь, что сейчас встретит его горячечный взор, однако ничуть не бывало: глаза Корфа были закрыты — он спал.

Мария была разочарована, возмущена: как так, она пришла на свидание, а возлюбленный ее не явился — проспал?..

Однако она тотчас же смекнула, какое преимущество предоставляет ей новая ситуация. Если подумать, что все пять лет она мечтала повторить их единственный мимолетный поцелуй, — кто осудит Марию за то, что она проворно откинула вуаль, наклонилась и сперва едва-едва коснулась губ спящего барона, а потом, воспламенившись, впилась в них со всей своей неутоленной страстью, пусть даже мало приличной призраку? Впрочем, Мария тотчас сообразила, что вышла из образа, и в испуге отпрянула, уверенная, что Корф сейчас подхватится с постели и схватит ее, но ничуть не бывало: он даже не ответил на поцелуй, он даже не шелохнулся! Мария безотчетно потрясла его за плечо, взъерошила волосы — напрасно: он спал как убитый!

Странное подозрение пронзило ее… Она обернулась, намереваясь разбудить сиделку, поднять тревогу, да так и замерла с открытым ртом: кресло, где только что спала Анна Полина, было пусто, монашенка стояла вплотную к Марии… мелькнула мысль, что Анна Полина, бывшая гораздо ниже ростом, чем «привидение», как-то внезапно подросла. В следующее мгновение та вскинула голову, сорвала чепец — и успела зажать Марии рот за мгновение до того, как она выкрикнула:

— Вайян!..

Ибо это был он — на сей раз в женской монашеской одежде, но снова он, он!

Мария билась всем телом, пытаясь укусить его твердую ладонь, позвать на помощь, но ничего у нее не получалось. Наконец, утомившись, притихла… Переводила исполненный ужаса взгляд с неподвижного Корфа на монашеский чепец, брошенный на пол. Вайян понял ее недоумение и прошептал:

— С ней все в порядке. Она сидит вон за той ширмой. Крепко связанная, и рот заткнут, но вполне невредимая. С мужем твоим тоже все в порядке: я ему дал кое-что понюхать, он будет спать так крепко еще полчаса, не дольше, так что успокойся. Ну что? Не будешь больше кричать? Очень умоляю, не шуми. Я нарочно пробрался сюда, чтобы кое-что тебе сказать, а будешь буянить — уйду!

Мария слабо кивнула, и Вайян отнял ладонь от ее рта, однако Мария даже не шевельнулась, а так и стояла, уронив голову на плечо Вайяна. Ее страх разом прошел: как можно было забыть, что этому человеку она дважды обязана жизнью? Если бы не его появление в ломбарде… если бы не его пернак… Между ними существовала какая-то особенная близость, и Мария вдруг всем существом своим ощутила, что Вайян не сможет причинить ей вреда.

— Вот жизнь, а? — шепнул он едва слышно, и его теплое дыхание защекотало висок Марии. — Всегда про себя знал: когда я обнимаю прекрасную даму, то думаю только о чудесных бриллиантах в ее серьгах. А нас с тобою что-то так переплело, так связало… — Чудилось, он читал ее мысли. — Подумать только: если бы этой твари Eudoxy не понадобилось твое состояние, я никогда не узнал бы даже твоего имени. А сейчас мне кажется, что я знал и любил тебя всю жизнь… и даже прежде, чем появился на свет…