Звезда королевы - Елена Арсеньева

У нее было белоснежное, украшенное лебяжьими перьями творение одного из самых дорогих парижских портных и к нему страусовые перья для прически — воистину dernier cri [180], но Мария знала, что в этом узком, как перчатка, облегающем фигуру тюлевом платье она не сможет ни встать, ни сесть, передвигаться же ей придется мелкими, семенящими шажками, — а если приспеет пора действовать решительно? бежать? драться, в конце концов?! Нет, оперенье Царевны-лебедя, как ни было оно красиво, отпадало изначально. Не хотелось надевать и новое роскошное зеленое платье, в котором можно было бы, подобрав соответствующую маску и украшения, изобразить Царевну-лягушку. Оно было сшито по прежней моде и имело слишком тесный корсаж, покрытый жесткой златотканой материей, который, как броня, заковывал талию — ни вздохнуть, ни охнуть! Вдобавок юбка была огромная, неуклюже вздутая, сшитая из плотной парчи, которая не гнулась и стояла колом, гремя и грохоча от крахмала, будто лист железа под ветром. В таком платье не больно-то подкрадешься к кому-нибудь незаметно, а если придется протиснуться в узкий коридорчик, то рискуешь в нем застрять навеки!

Был у Марии прекрасный, голубой с золотом, русский костюм: шелковый сарафан, батистовая рубаха, унизанный скатным жемчугом кокошник, — однако Корф видел этот наряд, а Марии не хотелось до поры до времени попадаться на глаза мужу.

Словом, время шло, до бала оставался какой-то час, а Мария по-прежнему пребывала в глубокой растерянности относительно выбора наряда и уже изрядно-таки приуныла, как вдруг за дверью будуара раздался какой-то шум. Глашенька побежала поглядеть, в чем дело, и вслед за ней в комнату вступил некий человек с огромною картонкою в руках, перевитой алыми лентами. Насилу оторвав взор от нарядной, обтянутой розовым шелком коробки, Мария взглянула на посетителя — да так и ахнула, узнав посольского лакея Казимира. Едва приметно улыбнувшись, он тотчас принял важный вид и пояснил, что доставил сию коробку по приказу господина Симолина для удовольствия госпожи баронессы, потом откланялся и поспешно вышел.

Мария озадаченно глядела на огромную коробку, гадая, что там может быть. Глашенька, помирая от любопытства, подняв вопросительно бровки, с жалостной гримасой воззрилась на свою госпожу. Мария снисходительно пожала плечами, словно ей было все равно; и Глашенька, от нетерпения путаясь в алых завязках, подняла крышку, заглянула в коробку — и, испустив стон восторга, принялась вынимать оттуда вещь за вещью, Мария же стояла, оцепенев, и только изредка всплескивала руками.

Здесь был целый ворох тончайших нижних юбок — не меньше пяти! — одна короче другой, обшитых кружевом с таким расчетом, чтобы каждая была видна, и все они от бедер расходились пышным, шумящим, восхитительно волнующимся, многоярусным колоколом. Юбки были довольно короткие — самая длинная не достигала щиколоток. Однако верхняя юбка — алая, шелковая, горящая огнем! — оказалась еще короче. Глашенька вытащила черные кружевные чулочки, и когда Мария натянула их, то обомлела от восторга, узрев изящество и стройность своих ножек, выставленных теперь на всеобщее обозрение и особенно выигрышно смотревшихся в алых атласных туфельках на высоких деревянных каблучках. К юбкам прилагалась белая батистовая рубашка с пышными, отороченными кружевом рукавами и таким глубоким декольте, что, когда Глашенька зашнуровала на тонкой талии Марии черный бархатный корсаж, ее и без того вполне пышный бюст выступил из выреза двумя белопенными соблазнительными выпуклостями, на одну из которых Глашенька тотчас прилепила черную тафтяную мушку. Впрочем, в чудесной коробке, присланной Симолиным, оказалась тончайшая индийская шаль из кашемира, затканная золотыми цветами, так что ежели б Марию вдруг особенно смутили нескромные мужские взоры, она могла бы принакрыться этой шалью, которую пока что стянула на бедрах, подчеркнув их стройность.

Но это еще не все! Отдельно, переложенный тончайшей рисовой бумагою, в коробке лежал смоляно-черный парик такой тонкой работы, из таких шелковистых, буйно кудрявых волос, что Мария, всегда париками брезговавшая и весьма довольная своими длинными русыми волосами, без малейших раздумий скрыла их под пышными смоляными локонами, которые изменили ее лицо до неузнаваемости, придав тонким, спокойным чертам опасную неотразимость. Цыганка, в которую, словно бы по мановению волшебной палочки, обратилась Мария (даже глаза, подкрашенные должным образом, сделались в этих черных отблесках совсем темными), знала цену своей красоты! Ко всему этому великолепию приложена была колода карт с весьма игриво, если не сказать больше, изукрашенной рубашкою, а также темно-розовый, цвета азалии, веер, который поможет Марии на балу и занять руки, и скрыть лицо, и, ежели надо, украдкою шепнуть словцо.

Право слово, лучшего костюма придумать было просто невозможно! Цыганка-гадалка ко всякому может подойти запросто, со всяким поговорит и посмеется, а уж насчет своих познаний в метопоскопии, хиромантии и даже подоскопии — умении распознавать характер человека по морщинам лба, линиям ладони и форме ступни (а вдруг кому-то взбредет причуда появиться на балу босиком?!) — Мария не сомневалась: она нашла в библиотеке Корфа великое множество книг по всем отраслям знаний, в том числе по чародейству и волшебству; не стоило также забывать, что воспитана она была самой настоящей цыганкою, вещей жонкою!

Полностью одевшись, Мария принялась застегивать узенькую атласную полумаску, тоже оказавшуюся в этом вместилище чудес, и обнаружила приколотую к ней записочку, на которой рукою Симолина была по-русски начертана одна только фраза:

«Мы все в руке Судьбы!» Слово «Судьба» оказалось написано с большой буквы, и Мария догадалась, что Симолин именно такой смысл видел в ее костюме!

Задумчиво улыбаясь своим мечтам, Мария во всю ширь развернула веер и удивилась; почему у него такая жесткая, негнущаяся рукоять. Пригляделась — и невольно вздрогнула, обнаружив там узкий, тонкий, словно карандашик, английский стилет.

Итак, Судьба сегодня будет вооружена… кто же падет ее жертвою?

Когда Мария, в восторге от своей новой, неизвестной доселе красоты, кружилась перед зеркалом, наслаждаясь душистым шелестом нижних юбок, замысел Ивана Матвеевича, приславшего чудесный наряд, казался ей столь же бесспорно удачным, как некогда Золушке — замысел феи Мелюзины. Однако Мария стала в этом сомневаться уже через четверть часа после того, как вошла в зал ратуши — этого удивительно красивого готического здания с башенками и арками, стоявшего на Гревской площади; а через час она вполне осознала на своем горьком опыте ту мысль, к коей рано или поздно приходит каждая женщина: «Мужчины ничего не понимают в нарядах!»