Потомок седьмой тысячи - Виктор Московкин

Приходили к нему и с вещами, не брезговал, брал их. Так понемножку сколотил капиталец, которого хватило и на этот веселый дом, и на его обзаведение. В нижнем этаже открыл трактир с отдельными кабинами-комнатами и с мелочной же лавкой, вверху поселился с семьей — молоденькой женой-хохлушкой и двумя детьми.

Было Мамонову немногим за сорок, когда, взбираясь на чердак, оступился на лестнице и упал. Рук, ног не переломал, но тяжесть в животе почувствовал. Чтобы заглушить тупую боль, выпил водки, поел, а ночью впал в беспамятство. Как признал доктор, вызванный уже утром, случился у него от падения заворот кишок, от которого он и умер.

Молоденькая жена горевала, но недолго, больше заботило заведение — трудно было содержать его в порядке без мужской руки. Вскоре приглянулся ей улыбчивый, с широкими плечами и почти как у женщины тонкой талией добрый молодец — частый посетитель трактира, рабочий с Дунаевской табачной фабрики. Был он принят в верхние покои, сначала как гость, а потом получил и права хозяина.

Так и стал веселый, разбитной Серега Тряпичкин владельцем просторного дома с трактиром. От друзей своих прежних не отказывался: иногда посидит с ними за одним столом, поговорит прилично. Давал взаймы, но был строг: если вовремя не получал отдачу, прекращал знакомство.

Однажды один из видных городских подпольщиков Арсений Бодров, когда-то работавший вместе с Тряпичкиным на табачной фабрике Дунаевых, попросил разрешения поговорить наедине с приезжим товарищем — попросил неспроста, выпытывал, больно уж удобным местом для встреч был этот трактир на глухой окраине, населенной рабочим людом. Тряпичкин без лишних слов провел его в комнату, соединявшуюся через коридор с основным помещением трактира, сказал коротко: «Никто не помешает. — А уходя, добавил: — И вообще, когда надо будет…»

С тех пор стал трактир Тряпичкина на Городском валу явочной квартирой членов фабрично-заводской группы, которая организовалась при городском комитете партии. И если охранка знала об этом, то не от хозяина…

Когда Артем свернул с мощеной, нарядной Власьевской улицы на Городской вал, то невольно присвистнул, Он находился на окраине города. В фабричной слободке такой грязи не приходилось видеть, хотя и примыкает она к топкому болоту с названием Чертова Лапа. Кем-то заботливо уложенные кирпичи у домов заплыли черной угольной жижей. Встречались лужи, что приходилось задумываться, куда ступить. Соскользнув с подвернувшегося под ногой кирпича и ухнув в грязь по самые голенища, Артем уже перестал оберегаться, шагал, заботясь только о том, чтобы хватало сапог.

Не лучше было и у самого трактира, но там хоть у крыльца стояла бочка с водой. Приведя себя в порядок, он вошел в помещение.

В большой основной комнате со стойкой, с длинными столами и лавками было многолюдно. Вдоль столов носился малый в белом фартуке, с полотенцем на руке — разносил закуски, чай. Ему помогала хозяйка, крупная, белолицая, с приветливым взглядом. Сам хозяин с выражением застарелой скуки на лице стоял за стойкой. Возле него, нацелившись трубой на посетителей, громко орал граммофон. По всему было видно — дела у Тряпичкиных шли неплохо.

Заметив Артема, хозяин все с той же скукой на лице кивнул, показывая на боковую дверь, прикрытую занавесью. С видом праздного гуляки Артем оглядел посетителей и, когда убедился, что не вызвал ничьего любопытства, пошел туда.

Оказался он в слабо освещенном коридоре с одним тусклым окошком в конце. Напротив белели двустворчатые двери в помещение, где хозяин принимал наиболее почетных гостей — чистую публику.

Артем помедлил, не из-за чего-то: вдруг подумал об Оле — почему он не дождался, когда она соберется и выйдет из квартиры? Надо было удостовериться, что с ней ничего не случилось, проводить ее в безопасное место. Что с того, что он мог опоздать — товарищи поняли бы, не стали упрекать. А теперь нет уверенности, что с ней ничего не случилось. Ругая себя за несообразительность, Артем толкнул дверь.

В просторной, оклеенной обоями комнате окна были закрыты плотными шторами. Стоял стол, заставленный чайной посудой. Горка кренделей высилась в плетеном блюде. Над столом на крюке под зеленым абажуром висела керосиновая лампа, тускло освещая сидящих людей.

Сидели человек десять, ничем не отличающихся от остальных посетителей трактира, только сосредоточенные лица показывали, что пришли они сюда не для развлечения. Это и были члены фабрично-заводской группы при городском комитете партии — представители рабочих. Собирались не реже одного раза в месяц, отчитывались в сделанном, договаривались, что предстоит делать.

Здороваясь, Артем запнулся на слове, с изумлением останавливая взгляд на темноволосом человеке с узкой, коротко стриженной бородкой, сидевшем в углу, в самой тени — такое знакомое, дорогое и давно не виданное лицо. «Мироныч! Откуда? Как он сюда попал?»

У Артема готов был вырваться радостный вопль, сделал шаг к Миронычу, чтобы обнять его, но тот, мгновенно угадав настроение парня, предостерегающе приложил палец к губам, давая понять, что называть его и признавать не следует.

Добрых полгорода знало Мироныча в пятом году, когда он, бывший студент-лицеист, руководил общегородской забастовкой. Тяжело раненного, почти безнадежного, с предосторожностью укрыли его от полиции: сначала лежал в фабричной больнице у доктора Воскресенского, а когда об этом узналось, пришлось увезти совсем из города. «До лучших времен. Мы еще свидимся», — сказал он при прощании Артему. И вот свиделись, и даже обнять человека нельзя. Знать, не наступили еще лучшие времена.

Пересиливая волнение, Артем с отрешенным лицом скромно опустился на лавку. Арсений Бодров, руководитель группы, — невысокий, подвижный, с веселыми косящими глазами, хозяйничавший и за столом, заботливо подвинул ему чашку с чаем.

— Пей, товарищ Александр, согревайся.

Артем поблагодарил. В том, что Бодров назвал его Александром, не было никакой ошибки: среди присутствующих, пожалуй, всего несколько человек знали друг друга по настоящим именам и то по прежним знакомствам — в группе были приняты партийные клички.

— Что ж, товарищи, почти все у нас в сборе, — сказал Бодров, оглядывая сидящих.

Справа от Артема сидел Спиридонов, рабочий Дунаевской табачной фабрики. Запоминалось в нем его прыщеватое удлиненное лицо и холодного блеска серые глаза.

Спиридонов сверкнул холодными глазами и сказал:

— Не только все в сборе, но даже есть посторонние. Вот товарищ, например…

Он указал на Мироныча, молчаливо сидевшего в углу.

Бодров не представлял гостя, потому что видел по лицам собравшихся, по тому, как они переглядывались, — Мироныч знаком им. В то же время он посчитал, что недовольное замечание Спиридонова справедливо.

— Петр Григорьевич проездом из Петербурга, — сказал он о Мироныче. — Я воспользовался случаем и пригласил его на наше собрание. Но, может, будут возражения?

— Петр Григорьевич — из центра, так надо понимать? — опять заговорил Спиридонов. — Пусть он сам расскажет подробнее, кто он. Нам бы хотелось знать, с кем мы имеем дело.

— Как я уже сказал, в городе он проездом, — ответил на это Бодров. — Никакого особого задания у него нет.

Будем считать его гостем, заслуживающим полного нашего доверия.

— Доверия-то к нам и не вижу, — сварливо вставил Спиридонов.

Спиридонов появился в городе незаметно, никто не знал, откуда он прибыл. Некоторое время назад его начали подозревать в сношении с охранкой, но он принял участие в забастовке, стал одним из организаторов ее, был арестован и уволен с фабрики. Среди требований рабочих, которые хозяевам пришлось все-таки удовлетворить, был пункт об освобождении арестованных и обратном приеме их на фабрику. Спиридонова выпустили из тюрьмы. Участие в забастовке и арест сняли с него подозрение, он снова вошел в фабрично-заводскую группу.

— Я удовлетворю ваше любопытство, — повернулся к нему Мироныч. — Приехал сюда, чтобы попытаться закончить курс в Демидовском лицее, в котором когда-то учился…

— Чего там, знаем вас, — сказал пожилой рабочий, который, приложив ладошку к уху, с напряжением вслушивался в разговор — был он котельщиком по профессии и страдал глухотой.

— Знаем, — вставил и Артем.

Бодров улыбнулся, кося веселым глазом на недовольно засопевшего Спиридонова, который понял, что Петр Григорьевич (или как его там) многим здесь знаком, у них нет и мысли в чем-то не доверять ему. Сообразив это, Спиридонов не стал настаивать на своем, не желая показаться навязчивым.

Бодров сказал:

— Кто у нас нынче первый? Начнем, товарищи.

Тот же пожилой рабочий-котельщик хрипловатым голосом сообщил, что у них в железнодорожных мастерских ничего существенного за последнее время не произошло, собственно, говорить ему не о чем, ведется повседневная работа, собраны средства в фонд «Правды», которые уже и отосланы. Почти то же сказал представитель свинцово-белильного завода Вахрамеева: кроме мелких стычек с администрацией, ничего за последний месяц не было.