Потомок седьмой тысячи - Виктор Московкин

Артем поднялся на лестничную площадку своего отдела. Из распахнутых настежь дверей — гул прядильных веретен, жаркий пыльный ветер навстречу. Все знакомо, все привычно. Привычно склонился над разобранной для ремонта прядильной машиной старший рабочий Зыков. Он всегда приходил раньше всех. Это был ширококостный, сильный человек с густо заросшим лицом, с лохматыми бровями. С первого взгляда испугаться можно. Но это внешне, в душе он был добрейшим человеком и даже застенчивым.

Когда Артему требовалось по Своим делам сбегать в другой отдел, обговорить что-то с товарищами, Зыков не препятствовал. Скажет только коротко: «Потом наверстывай». И Артем наверстывал, люди, с кем работал, не таили обиды.

Нехорошо часто пользоваться добротой человека, но и сегодня Артем решил попросить старшего рабочего отпустить его — надо было достать Егору нужную справку.

Зыков выслушал с непроницаемым лицом, и трудно было понять: недоволен Артемом или принял его слова как должное. Он долго собирался с мыслями, Артем уж устал ждать.

— После твоего прогула — отметил я тебя, — глухо проговорил Зыков, глядя в сторону. — Будто работал в механических мастерских по моему посылу… В память отца твоего — не для тебя — делаю. Учти!

Последние слова прозвучали угрозой. В другой раз Артем и не стал бы настаивать. Но сегодня…

— Зря проситься не стал бы. Очень нужно. И не для меня — товарища из беды выручать надо.

— А кто меня выручать будет? Ты ушел и ладно, а что я мастеру скажу, если хватится? Нет! И не проси.

Он отошел, стал рыться в железном противне, куда складывали отработанные детали.

— Не будь злым, Иван Матвеевич, — упрашивал Артем, стоя за его спиной.

Зыков не оборачивался. Артем решил, что не отпустит, принялся за работу.

В полдень появился мастер Терентьев. Улучив момент, когда мастер был поблизости, старший рабочий громко сказал:

— Крутов! Сходи-ка в механическую мастерскую, подбери болтов. Нет готовых — скажи, чтобы сделали. И не возвращайся без них, хоть до конца дня сиди.

Глазами моргнул: дескать, понимай распоряжение, как следует.

— Сделаю, Иван Матвеевич, — откликнулся повеселевший Артем. — Живехонько сделаю.

Механические мастерские находились за фабричным забором.

— Так что, же это за дело, которое привело тебя ко мне? — спросила Варя. — Говори, чего мнешься?

— Егору Дерину нужна справка, будто он болел. Всего один день.

— Пусть приходит. Что-нибудь придумаем.

— Приходит! В тюрьме он, вот в чем дело.

Варя странно взглянула на него, спросила с испугом:

— Что случилось, Артем? Что вы натворили?

— Ничего особенного, — стараясь казаться беззаботным, ответил он. — Егор не был на работе, а в тот день случилось ограбление почты. Справка ему очень нужна.

— Не понимаю, Артем, как она ему поможет. Это же было несколько дней назад. Скажут, почему не отдал справку сразу же, и все откроется.

— Можно сказать, что оставил ее у вас в больнице. По рассеянности оставил и все зайти не мог.

— Не знаю… — Варя колебалась. Просьба была ей неприятна.

— Это так сложно? — спросил Артем, думая, что Варе придется просить справку у Воскресенского.

— Какое сложно! Не это… Пустой листок я вам могу дать. Там как хотите…

— Куда лучше, — обрадовался Артем. — Все, что надо, Семка нарисует. Вы тут будете ни при чем.

— Сейчас пойдем, и вынесу.

— Еще, Варвара Флегонтовна… При случае, получите у Маркела Калинина деньги… Семьям, которые в вашем списке. На этот раз есть побольше. Да вот что… Пришел из ссылки Родион Журавлев, жалуется — забыли товарищей. Может, что придумать? Отослать как-то и им.

Варя укоризненно покачала головой. Поняла, откуда появились деньги, сказала с горечью:

— Не сносить тебе головы, Артем. Для чего все это? Рисковать собой. Случится, как с отцом, только и всего… Поверь, жалея тебя, говорю. Подумай о себе…

— Только то и делаю, что думаю о себе, — отшутился Артем.

Глава третья

1

Цыбакин — туда, Цыбакин — сюда, Цыбакин — то, Цыбакин — это, — нелегко быть на виду и считаться незаменимым.

Жандармский ротмистр Кулябко сказал Грязнову: «Второго такого помощника у меня нет». И то — правда. Не успел еще Цыбакин оглядеться на новом месте — и сразу блестящая удача.

Некий присяжный поверенный саратовской судебной палаты, по фамилии Пичахча, присвоил двенадцать тысяч рублей, которые ему были выданы для передачи клиенту, бывшему машинисту железной дороги, получившему на службе тяжелое увечье. Так вот просто: взял и присвоил — совесть шерстью обросла. Дело для саратовского совета присяжных довольно щекотливое, позорное — тень на всех пала. Кинулись к Пичахче в надежде устыдить, заставить вернуть деньги увечному машинисту, но того и след простыл. Дальше — больше. Когда раскопали, обнаружилось: присяжный поверенный присвоил разные суммы, принадлежащие и другим его клиентам, — всего шестьдесят тысяч рублей.

Спустя короткое время совет присяжных получил от Пичахчи нахальное письмо: денежки все растратил и примите, мол, извинения и всяческие уверения… Адрес на конверте петербургский: Лиговка, 28. Проверили: проживал по указанному адресу саратовский крестьянин, по фамилии Колотов, выбыл неизвестно куда.

Еще не легче: Колотов — дворник с той улицы в Саратове, где жил Пичахча. Значит, у присяжного поверенного оказались еще и паспорта своих клиентов! Тут уж дело не шуточное, полетел по матушке Руси в сотнях копий розыскной лист с приметами не в меру бойкого присяжного.

«Одевается джентльменом, любит визитки и всегда в цилиндре, с тонкой тросточкой»… — Поди заподозри в нем жулика!

«Лицо южанина, глаза быстро бегающие, уши чуть оттопырены, а мочки с бородкою; усы черные, закручены вверх…»

Больше всего запомнилось Цыбакину, когда изучал приметы, — ушные мочки с бородкою.

Филеры на вокзалах, на пристанях с ног сбились — ищут Пичахчу. Цыбакин в это время едет по делам в Москву. Жить остановился в «Метрополе». И скажите, до чего везучий человек! В вестибюле гостиницы встречает господина в цилиндре, с лицом южанина, у которого уши оттопырены и мочки с бородкою…

Так и пришла к Цыбакину слава, а вместе с нею — работы невпроворот.

По утрам в своем кабинете с окнами на людную улицу просматривал сообщения из уездов, донесения филеров и хорошо засекреченных осведомителей. Их у Цыбакина немалая армия, и каждый занят своим делом.

Сообщения из уездов — больше для того, чтобы все знать, что делается в губернии (Цыбакин не хотел вечно оставаться в должности незаменимого помощника жандармского ротмистра Кулябко).

Вот сведения с Югской Пустыни. При этом монастыре есть гостиница, которая никогда не пустует: в праздники — богомольцы, в будние дни — все прохожие, больше отходники, идущие из Мологи и Рыбинска в Петербург на заработки или возвращающиеся из него. Жить в гостинице полагается не более трех дней, живут неделями и месяцами. Никакого догляда со стороны монастырских служителей! И этим пользуются разные подозрительные лица.

Якобы на богомолье пришли гимназисты из Мологи и ученики Рыбинского технического училища, заняли несколько номеров по соседству. Вечером после всенощной, собравшись вместе, наладили петь неприличные для святого места песни — «Вставай, подымайся, рабочий народ». И ничего с ними не могли поделать, потому что в этот день случилось в монастыре такое… — тут уж было не до гимназистов с их песнями.

А случилось вот что. Один из иеромонахов, Авель, напился допьяна, другой иеромонах, Евстафий, стал его поддразнивать и, между прочим, сказал, что будто бы их монастырский духовник Памва — мордвин и поэтому не имеет права занимать столь высокий сан и что назначение Памвы устроил казначей Хрисанф. В результате таких поддразниваний Авель пошел к Хрисанфу и стал его лаять нехорошими словами. Тот, обиженный, нажаловался на Авеля настоятелю. Последний явился, схватил Авеля за ворот и сшиб с ног (хорош удар у настоятеля!). Опомнившись, Авель вынул из кармана косарик, которым колют сахар, и им ударил по голове обидчика, рассек кожу. Тут уж за своего настоятеля вступились подбежавшие послушники — укоротили изрядно Авелю бороду и заставили удирать. Кляня братьев, Авель отправился в соседнюю деревню к крестьянке Наталье Романовой, которая считалась его любовницей. А так как в тот день был храмовый праздник, деревенские мужики были выпивши, — показалось им обидным, что длинногривый монах ходит к их однодеревенке. Собрались они у Натальиного дома и потребовали монаха на расправу. Еле Наталья откупилась от них, выдав на угощенье девять рублей. Что касается Авеля, то он все время переговоров сидел в подполье, зарывшись в солому.