Русский Моцартеум - Геннадий Александрович Смолин

гор», – «капитан команды», проигравший игру, обезглавливался. Как правило, кровь из жертвенного тела (конечно же, знатного человека, поскольку играли в мяч люди из элиты данного общества) сцеживалась до капли на специальный алтарь. Вообще говоря, данные раскопок показали то, что те же ольмеки, до самозабвения почитающие своих многочисленных богов, страсть как любили все ритуальные дела освящать кровью – от пробивания насквозь не только собственного языка, ушных раковин, но и пениса специальным жалом из нефрита или зубом акулы до вырывания из груди раба либо пленника живого сердца.

… Ах, боги, кровавые боги!..

Меня окружили четыре человека в экзотических индейских одеждах; их лица, раскрашенные в разные краски, были стоически холодны и беспристрастны. Это были, вероятнее всего, жрецы. Они раздели меня донага и стали обмазывать священной жертвенной краской – это был какой-то особый вид лазури. На мою голову надели специальный высокий жертвенный «колпак» и наложили повязку на глаза.

Под аккомпанемент религиозных песнопений меня повели на вершину пирамиды. Четыре помощника первосвященника (по имени своих божественных покровителей они назывались чаками), тоже обмазанные священной жертвенной лазурью, держали меня, как жертву, каждый за одну конечность. Меня бросили навзничь на алтарь. И только наком – церемониймейстер – приблизился ко мне, чтобы каменным ножом вскрыть грудь и вырвать мое еще живое сердце, как недалеко раздался взрыв и одновременно с этим наком, выронив каменный нож, повалился набок.

– Гвардейцы, немедленно к колодцу! Святой колодец… – там что-то произошло!.. К синоту! – вдруг послышался знакомый голос Линды Шварцер.

Помощники первосвященника отпустили мои руки и ноги, и я воспользовался замешательством и скатился на ступеньку ниже. И те, кто только что совершал с моим телом жертвенный ритуал, попадали, сраженные снайперскими выстрелами. Четыре помощника первосвященника-чаки упали, тоже сраженные пулями. Это продолжала стрелять Саманта Смит – с гребня каньона.

Линду Шварцер я увидел бегущей в сторону святого колодца, она по ходу отдавала какие-то приказания. Ее быстроте и грациозности можно было позавидовать.

Аборигены в долине уже определили, откуда прогремели выстрелы. Какой-то нукер с длинными блестящими чёрными волосами размахивал руками, он собрал вокруг себя с десяток сподвижников-мексиканцев с автоматами и указывал в сторону гребня каньона, где, должно быть, засели мои спасители – Саманта Смит и Хорхе Гонсалес со своими коммандос. На подмогу к аборигенам Линды Шварцер спешили еще несколько человек. Этот длинноволосый нукер, возглавивший отряд в долине, меня мало волновал. В нужное время автоматы коммандос разберутся с этой проблемой без труда.

Возле меня неожиданно оказался буддийский монах. Он бросил мне кусок материи, чтобы я завернул свое голое тело, взял меня за руку и потащил за собой в обход вооруженных мужчин. В общей сумятице на нас пока что не обратили внимания.

Я потерял из вида бегущую Шварцер, она попросту исчезла. Глядя поверх голов, я только видел, как ее люди спешили, что было духу, по откосу, в сторону священного колодца.

Буддийский монах успел сунуть мне в руки тяжелый «магнум», и тот сразу же пригодился, пошел в дело.

Оставшиеся на ступенях люди из гвардии Линды Шварцер, не долго размышляя, кинулись в мою сторону. Я выстрелил в лицо первому смельчаку, вознамерившемуся рассечь меня наискосок своим мачете. Вторым выстрелом в упор я убил другого, и он кувыркнулся вниз по ступеням храма. Я воспользовался чьим-то мачете и всадил его в третьего. И тогда они дрогнули и чуть отступили. Но в следующее мгновение дико завопили и кинулись на меня. Вот тут я и разрядил в них всю обойму «магнума». Патроны закончились, и я вновь схватился за мачете. Обхватив его обеими руками, я стал наносить удары, не давая им возможности приблизиться ко мне.

Но тут издалека до меня донесся какой-то странный шум, перемежаемый грохотом горного обвала и слившийся с какофонией криков в какой-то каталектический рев. Я старался не обращать на него внимания, потому что сейчас самым главным для меня было остаться в живых, хотя с каждой секундой эта задача становилась все более сложной.

Проскочив вниз по наклонной плоскости храма, я бросился в сторону спасительных зарослей, чтобы вскарабкаться на гребень каньона – к «своим», но землю сотряс удар. Я кинулся ничком на береговой песок у ручья, укрывшись за высоким обрывом, три раза глубоко вздохнул, обхватил лицо руками и закрыл глаза.

Это было землетрясение. Каньон наполнился грохотом, свистом – как будто стал извергаться вулкан. Часть берега обвалилась. Меня обдало сыпучей волной, точно кто-то вознамерился засыпать меня песком из гигантского ковша. Громовая канонада и гул растаяли где-то вдали, а я утонул с головой в тяжелом, как свинец, песке.

Наверное, я пролежал довольно долго, дожидаясь, пока окончился этот катаклизм – то ли природный, то ли техногенный.

Выбравшись из своей песчаной могилы, я набрал полные легкие воздуха. Рядом со мной земля зашевелилась – это был буддийский монах. Я помог ему откопаться, мы побрели к спасительному берегу каньона.

Никто из перепуганных нукеров Линды Шварцер, ошалело бродящих вокруг, не сделал ни малейшей попытки воспрепятствовать нашему отходу в горы. Уже вскарабкавшись на гребень каньона, мы неожиданно наткнулись на коммандос Хорхе Гонсалеса, которые чуть не прикончили нас в горячке боя: они выпускали отрывочные очереди по тем, кто пытался прорваться в их сторону.

И тут на меня кто-то налетел, стремительно обнял и бешено расцеловал. Это была Саманта Смит.

– Милый мой, ты жив? Жив, жив! – причитала она, никого не стесняясь. – Я так переживала, ты ведь чуть не погиб. Правда ведь?

– Все получилось как нельзя лучше! – сказал я и совершенно некстати ляпнул: – Саманта, я… я люблю тебя!

– И я, и я!.. – как сумасшедшая закричала она.

– Нам надо спешить, – опомнился я и сжал ее в своих объятиях, – пока эту мирную долину не запрудили бывшие строители новой империи, торопящиеся перековать свои орала на мачете…

И я на мгновение представил себя распластанным на жертвенном камне-столешнице, четырёх чаков-помощников первосвященника и как каменный нож накома вонзился в мою грудь, а его рука, вырвав мое сердце, передала его главному чилану, а тот брызжущей из всё еще пульсирующего сердца кровью окроплял изображение или статую бога, в честь которого совершалось жертвоприношение.

Потом представил, как моё тело, тело жертвы, чаки сбрасывали со ступеней пирамиды. Внизу, всё ещё дергающимся в конвульсиях телом, завладевали другие жрецы. Они сдирали (в буквальном смысле слова) с ещё тёплого моего трупа кожу, в нее тотчас же облачался главный чилан и исполнял неистовый ритуальный танец. Затем мое тело, тело жертвы, кремировалось – сжигалось, а может, – в том случае, если