По дороге в Вержавск - Олег Николаевич Ермаков

«Яблочко». Дальше, вот. «Апрелевский завод. Памяти тысяча девятьсот пятого года. „Песня матросов“. Муз. И. Гайдна, обр. А. Сапожникова, сл. Б. Мясоедова. Краснознам. ансамбль Красноарм. песни и пляски СССР под упр. нар. арт. СССР А. В. Александрова». Сомнительно, как говорится, по нынешним временам… Заведи свой агрегат, Ань, послушаем, к примеру, Утесова, а?

– Никогда не любила этого сиплого Утесова, – сказала пренебрежительно Аня, усаживаясь за стол и беря кружку, поворачивая краник самовара и набирая чая.

– Да? А зря. Он ничего так… Та-ра-та-та… «У самовара я и моя Маша…» Тара-та-та…

– Откуда они у тебя?

– Пластиночки?.. Да-а… Наследство.

– Какое еще наследство? От кого?

– Ну не наследство, а так… Вот, гляди: «„Далёко, далёко за морем“. Из ф-ма „Золотой ключик“. Муз. Л. Шварца». А еще: «Грампласттрест. „Гандзя“. Арт. Киевской Держ. опери О. А. Петрусенко в супров. струн. ансамбля пид керивн. Засл. арт. Р-ки В. Я. Иориша».

– Лёвка, так кто тебе их дал?

– Ну чего – кто, кто? Какая тебе разница. Контрибуция. Тащи, говорю, патефон.

– Знаешь, нам рано вставать в больницу.

– Да еще и не стемнело, – возразил Лёвка. – Ага, а вот: «„В парке Чаир“, муз. К. Листова, инстр. И. Фрумана, сл. П. Арского. Аркадий Погодин. Джаз-орк. п. у. С. Н. Халаджиева». Джаз!

– Лёва, нет ли чего-нибудь поспокойнее? – спросила мама, стараясь разрядить угрюмую и какую-то взвинченную нехорошую атмосферу этого вечера.

Он с деланой бодростью взглянул на нее.

– Есть, теть Пелагия! «„Быть тебе только другом“, неаполитанская песня, исп. Аркадий Погодин».

– Погодин? Кто такой?

– Как? Да певец.

– Никогда не слышала… – проговорила мама.

Аня вдруг рассмеялась.

Лёвка вопросительно посмотрел на нее.

– Да это я так, – сказала девушка, – вспомнила совсем другого Погодина, внука известного историка. Он служил в музее в Смоленске. Про него Илья рассказывал.

– Нет, это не историк. Давай же патефон! Сейчас послушаем.

– Нет, сказала решительно Анна. – Знаешь что, Лёва, мы ничего слушать не будем, уж сил нет никаких… – Она глубоко вздохнула и провела ладонью по усталому лицу. – А эти пластинки ты забери.

– Как это? – растерялся Лёвка.

– Себе забери.

– Да у нас патефона нету.

– Ну кому-нибудь еще отдай.

– А я хочу вам, тебе, – тише произнес Лёвка, глядя исподлобья на Анну.

– Нам не надо.

– Чего это вдруг? Да ты посмотри, тут же вермёген! Богачество! Мьюзик. Хёрен! Слушать! Слушать и слушать. Ты же любишь. Или уже разлюбила? «„Окрасился месяц багрянцем“, муз. и сл. народные, Л. Русланова». И еще: «„Газовая косынка“, цыганск. романс, сл. и муз. Ленского, Вадим Козин, гитары…» А! Ха-ха. Прям для нас: «„За чашкой чая“, танго. Оркестр под управлением Людвига Рюта». Давай свою музыкальную машинку, ну?

– Лёва, – устало произнесла Анна, – мы замучились в больнице, извини.

Лёвка внимательно смотрел на нее. Глаза его и впрямь были выразительны, как на рисунках Билибина. Желваки играли на скулах.

– Та-а-к… – протянул он, доставая следующую пластинку. – «Вальс из ф-ма „Моя любовь“, муз. И. Дунаевского Орк. ВРК под упр. Засл. деят. иск. И. О. Дунаевского». Хм. А Исаак этот, он же того… жид. Так что эту пластинку лучше… – И Лёвка вдруг с хрустом преломил пластинку.

Мама вздрогнула, испуганно взглянула.

– Немцы неспроста их не любят, – говорил глухо Лёвка. – Они шашни свои жидовские разводят, чтобы опутать всех своими книжками, своими рисунками, своей музычкой. – Он встал. – И я тебе, Аня, тоже советую держаться от них подальше, понимаешь? Теть Пелагия, – обратился он к маме. – Я не шучу. У меня уже Гахович интересовался вашим происхождением. Не вашим, а ее. – Он кивнул на Аню.

Даже в неверном свете от свечи было заметно, как Пелагия побледнела.

– То есть… как это? Что это значит? – спросила она.

– А вот то и значит, – веско ответил Лёвка, подходя к вешалке и снимая свою телогрейку.

– Но мы… я… – залепетала мама.

– Про вас и речи нету, – сказал Лёвка.

– Но Анна… Анна моя дочь. И дочь своего отца. Священника.

– Так и что?

– Священник… православной… церкви не может быть… евреем, – тяжело дыша, ответила мама.

Лёвка отмахнулся.

– Да бросьте вы. У нас все возможно. Но, правда, я это и сказал Гаховичу, мол, какое там? Священник же, батюшка. А он спросил, мол, так зачем она якшается с жидами?

Пелагия взглянула на дочь. Та молчала.

– Ну Лёва, это же семья Тамары, им требуется помощь. Старики больные…

– Теть Пелагия, я что? Я только вам передаю разговор. И под страшным секретом. Просто мне жалко будет, если они вас зацепят. Поволокут Аньку в жандармерию… начнут там…

– Лёва? – с дрожью в голосе произнесла мама, привставая.

– …допрашивать скопом! – выпалил Лёвка и снял шляпу с вешалки, взмахнул ею и надел. – Вы думайте тут, а я пошел.

И он взялся за ручку двери, распахнул дверь и вышел. Пластинки так и остались на этажерке. А на столе валялись осколки разломленной пластинки.

Пелагия бессильно опустилась на стул. Аня все молчала.

– О преблаженне святителю Спиридоне, – забормотала мама, осеняя себя крестным знамением. – Умоли благосердие… благосердие Человеколюбца… Человеколюбца…

42

Вокруг села были установлены охранные пункты с бетонными дотами, к ним приходилось каждый день возить еду в бричке, запряженной немецким битюгом, и тут-то проявили себя партизаны: поставили мину в колее, и всю бричку разворотило, битюгу вырвало заднюю ногу, бидоны со щами и кашей разметало, забрызгав кашей и капустой с мясом все кусты и деревья вокруг. Погиб охранник, другой умер по дороге в больницу, а вот возница остался жив, взрывной волной его выбросило через битюга, его в беспамятстве принесли в больницу, Ланг отсутствовал, и первую помощь оказывали фельдшер Станислав Маркелыч с Анной. Они обрабатывали неглубокие раны на плечах, спине и ногах, перевязывали этого рыжего возницу, и вдруг он пришел в себя – и запел. Фельдшер с медсестрой остолбенели. В операционную уже вбегал длинный, с высоким лбом и глубоко посаженными светлыми глазами, Корнелиус Ланг. Он сверлил взглядом возницу. А тот пел что-то на немецком языке. Ланг мгновенье пребывал в замешательстве, потом шагнул к вознице, громко спросил его:

– Verrückt bist?!

Тот взглянул на него широко раскрытыми зелеными глазами и спросил:

– Gehackter Kohl mit Senfvinaigrette?

– Beruhigen Sie sich oder Sie verletzen sich selbst, – ответил Ланг и, обернувшись к фельдшеру, спросил, была ли сделана противошоковая блокада, как поняла Анна.

Станислав Маркелыч ответил, что новокаина больше нету. Ланг тут же велел приготовить противошоковый раствор. Фельдшер перевел Анне:

– Водный раствор спирта, глюкозы и брома!

Она уже делала его и быстро все приготовила и потом медленно ввела раствор шприцем. Возница еще что-то бормотал, потом