Молитва к Прозерпине - Альберт Санчес Пиньоль

ему помогли. Солдаты, пережившие наступление подземных чудовищ, считали себя способными на любые подвиги и славили имя Сервуса (прости, ныне Либертуса) по всему югу Проконсульской Африки.

Либертус, обладавший незаурядным умом, создал рассказ, подобный настоящей легенде, о том, как он сам и отряд освободившихся рабов победили орды подземных чудищ. (Не стоит и говорить, что мое участие в этих событиях тщательно замалчивалось. Но вправе ли я был его за это осуждать? Разве только римским патрициям принадлежало право политических интриг и искажения истины?)

Торкас и подобные ему субъекты, которые лучше болтали языками, чем выдерживали наступления неприятеля, разнесли добрые вести по всей провинции. (Ты помнишь Торкаса, Прозерпина? Это был жалкий бандит, которого мы завербовали в нашу армию в последний момент.) Когда Либертус, Ситир и бывшие рабы добирались до обширных поместий африканских землевладельцев, там уже все о них знали. Рабы распинали на крестах своих хозяев и присоединялись к повстанцам. С каждым днем их армия росла. После взятия Утики Либертус созвал в городе нечто вроде собора религии Геи. Его теологические постулаты получили большую известность, и множество ахий ответили на призывы вождя повстанцев. Чем больше ахий впадали в эту своеобразную ересь, тем больше доверия и уважения внушало людям дело повстанцев, и в их армию вливались все новые и новые рабы.

Однако вернемся к тому, на чем мы остановились, Прозерпина. Я сказал тебе, что мы стояли у палатки Либертуса. В отличие от Бальтазара Палузи, он изменился очень сильно – настолько, что я с трудом его узнал. Он отпустил волосы – вероятно, чтобы скрыть клейма раба над ушами. (Кроме того, бритая голова указывала на принадлежность к низшему слою общества. Поэтому Цезарь так ненавидел свои залысины!) Либертус теперь одевался достойнее, хотя и без излишеств. Власть и слава не смогли разгладить морщины на его отвислых лошадиных щеках – свидетельства страшных и долгих страданий. Сейчас он был более скуп на жесты, а его взгляд стал пронзительнее и тяжелее. Либертус посмотрел на меня и слегка улыбнулся – не знаю, из искренней симпатии или потому, что мое изумление страшно его позабавило. Чувства юмора у него, совершенно очевидно, немного прибавилось.

– Гляди-ка, вот так новость: в моих владениях появился патриций, – сказал он. – Мои солдаты должны тренироваться: мы привяжем его к столбу – и пусть они колют и режут его своими мечами.

Но я не испугался. У нас обоих остались в памяти слова, которые слетели с моих губ, когда Гней-Кудряш передал Сервуса мне в собственность.

– У меня есть для тебя послание, – начал я без предисловий. – Его передает тебе Цезарь, но думаю, что Сенат не будет возражать и поддержит его предложение.

Вместо ответа он жестом пригласил меня в свою палатку. Эта палатка принадлежала только ему; и поскольку здесь он жил и спал, в глубине ее располагалась его постель – простая подстилка. И на ней лежала Ситир Тра.

Увидев меня, ахия поднялась, привычным движением вытянув руки и ноги, словно кошка, что потягивается после сна. Мы обменялись взглядами и сказали друг другу все и одновременно ничего. Никогда раньше я не испытывал столько различных чувств сразу: радость и разочарование, грусть, ревность, ненависть и любовь. Все это вместе, вперемешку и в один миг. То была ужасная минута, Прозерпина.

Мы уселись на земле, на простых и очень тонких подушках. По обе стороны от Либертуса расположились Ситир и Палузи. Я начал с весьма закономерного вопроса:

– Как тебе удалось собрать такое войско?

Он язвительно рассмеялся:

– Мне дал его Рим. Мне бы никогда не удалось собрать такую армию, если бы не угнетение, которому подвергаются люди, если бы не чудовищная жестокость властей. Мы не первое войско восставших рабов, но станем последним, потому что победим.

Я посмотрел по сторонам, и вид его убогого жилища пробудил во мне юмор родной Субуры.

– Если ты так живешь накануне своих побед, – сказал я с насмешкой, – не хочу даже воображать, какова будет твоя жизнь, если ты потерпишь поражение.

– Смейся сколько тебе угодно, – ответил он. – С каждым днем нас все больше и больше. И когда наберется достаточно солдат, мы двинемся на Рим.

– До или после того, как это сделают тектоны?

Я поставил перед собой цель обсуждать только конкретный вопрос, который привел меня к подножию Везувия. Либертус ничего не ответил.

– Республика обещает всем вам полную амнистию, – продолжил я, – и десять миллионов сестерциев, чтобы вы могли начать новую жизнь. Единственное условие: тебя просят присоединиться к большой армии, которую собирают для сражения с тектониками.

Либертус ответил не сразу:

– И это все? Больше они ничего не придумали? Какие-то типы в тогах устраивают собрание и говорят: «Нам сейчас необходимы те, которых мы унижали, угнетали и распинали на крестах. А ну-ка, Марк, отправляйся к ним и предложи эти жалкие крохи, чтобы они пришли и стали есть у нас из рук». – Произнося эти слова, он все больше и больше распалялся. – Мы для Рима существа, недостойные даже звания людей. И знаешь, что самое грустное, Марк Туллий? Даже сейчас они больше уважают тектонов, чем рабов, и придают им большее значение. Для Сената мы просто вещи или даже менее чем вещи. Многие из нас хотели бы жить жизнью пса или мула! Когда мы умираем, наши кости дробят, чтобы получить больше прибыли, больше богатства, всегда больше денег. Ты сам был вместе со мной на руднике в Африке!

– Ты прав, – перебил его я. Он так удивился моему согласию, что замолчал, и мне удалось добавить: – И я на твоей стороне, веришь ты мне или нет. Там, в Африке, я бы стал с твоими доводами спорить, но сейчас думаю так же, как ты.

Либертус усомнился:

– Почему теперь Марк Туллий не тот человек, который был в Африке? Что его так изменило?

– Семь лет, проведенных под землей.

Все трое смотрели на меня вопросительно, и я продолжил:

– Почти все это время я провел в рабстве у тектонов, а в остальном либо скрывался от них, либо сражался с чудовищами. Поверь мне, я сам испытал все тяготы рабства – нет, даже более жестокие муки – и теперь в Риме ненавижу многое из того, что любил раньше.

Я не стал расписывать все подробности своей жизни, потому что хотел заняться самым важным вопросом.

– Либертус, ты был со мной у Логовища Мантикоры. – Я посмотрел на Ситир и Палузи. – Вы все были там! И никто лучше вас не знает, что означает наступление тектонов, а они уже идут сюда.