Молитва к Прозерпине - Альберт Санчес Пиньоль

мои родные подошли прямо к Логовищу Мантикоры, а только услышали крики. Мы с Ситир бросились туда бегом, но было уже поздно.

– И они сожрали всю твою родню… твою семью, женщин и детей… – в ужасе пробормотал я.

Палузи упал на колени и горько заплакал:

– Если бы я не вернулся, чтобы отомстить тебе, все они сейчас были бы живы!

Я встал на одно колено и положил руку ему на плечо.

– Не осуждай себя напрасно, Бальтазар Палузи! – попытался утешить его я. – Ты поступил так, как велят обычаи. Твоих родных убили тектоны, и никто другой. Желая отомстить мне, ты просто хотел следовать законам своего народа.

(Самое любопытное, дорогая Прозерпина, состояло в том, что, споря с ним, я утверждал, будто его желание убить меня было совершенно правильным и справедливым. Ничего не поделаешь, люди – странные существа.)

После гибели родных Бальтазар Палузи пришел в такое отчаяние, что чуть было не лишил себя жизни прямо там, рядом с Логовищем Мантикоры. И мне кажется, что он не совершил самоубийство только потому, что рядом оказались две такие исключительные личности, как Либертус (который в то время еще звался Сервусом) и Ситир.

– Смерть приходит за всеми людьми сама, рано или поздно, – сказал ему Либертус. – Зачем же тебе ее искать? А пока она за тобой не пришла, ты можешь посвятить остаток своей жизни справедливому и благородному делу.

Но самый убедительный довод привела Ситир:

– Вы с братом всегда были едины, как две ноздри одного носа. А теперь ответь мне: он бы захотел, чтобы ты вскрыл себе вены этим ножом?

В конце концов Палузи решил жить дальше и остаться с ними. Следуя за Либертусом, он превратился в талантливого военачальника. Бывший раб произносил речи, призывал людей к действиям и определял политику всей кампании, а Бальтазар командовал армией на полях сражений. Палузи быстро этому научился, и Цезарь стал тому свидетелем; правда, он разбил войско повстанцев, но все же не постеснялся признаться мне, что его соперник был очень искусен.

– Я чувствую свою вину еще по одной причине, – признался мне Бальтазар Палузи. – Знаешь почему? Я, конечно, очень любил мою жену и наших детей, но только Адада я никак не могу забыть. И выходит, будто моя любовь к нему заслонила все остальные чувства.

Когда он произнес имя брата, мне пришлось сглотнуть слюну, но я сказал ему только:

– Это естественно. Не бывало на свете двоих людей, так похожих друг на друга и столь во всем согласных.

Однако мы теряли время. Нет, Прозерпина, я поднялся на Везувий вовсе не для того, чтобы умереть. Я поднял Бальтазара с земли и заговорил:

– Я должен сказать тебе одну вещь и надеюсь, что ты в ней не усомнишься, ибо времени на подробные разъяснения у меня нет. В странствиях по подземному миру мне довелось увидеть бесконечное множество народов, таких разных и удивительных, что я не смог бы описать их тебе и за целую жизнь. Но самое важное событие связано не с ними, а с миром божеств: оказывается, мой друг Палузи, есть один высший Бог, который создал все в мире, и я его видел.

– Ты видел Баала?

– Нет, никакого Баала не существует. Есть лишь одно-единственное божество, один Бог, который живет в пещере, в самой глубине земных недр.

Любой мудрец Рима посмеялся бы надо мною, но Бальтазару Палузи была дана другая мудрость, более примитивная и более терпимая, и он ни на миг не усомнился в моих словах, а только спросил:

– А почему ты мне об этом рассказываешь?

– Потому что теперь, когда Либертус отказался присоединиться к армии Сената, наша единственная надежда – Бог. В тот первый и последний раз, когда мне довелось говорить с ним, я попросил его указать мне дорогу назад, на поверхность земли. А сейчас я попрошу у него помощи в борьбе с тектонами.

– Я все равно никак не могу уразуметь, на кой прах я тебе понадобился, Марк Туллий.

– Ты единственный человек во всем мире, который в силах мне помочь, по двум причинам.

Он недоверчиво скривился:

– По каким еще двум причинам?

Я просто указал ему на жерло вулкана и попросил его посмотреть вниз:

– Гляди, Бальтазар. Ты явился сюда из Африки и потому, наверное, не знаешь того, что известно любому жителю Италии. Тебе когда-нибудь говорили о чудесных цветах лавы в глубинах Везувия?

И действительно, лава вулкана переливалась внизу розовыми и светло-голубыми тонами, а иногда подземные силы направляли вверх разноцветные струи, которые затем исчезали, снова падая в породившее их озеро на дне кратера. И, воспользовавшись тем, что Бальтазар Палузи зачарованно смотрел на эту картину, я обеими руками столкнул его вниз.

15

Я прыгнул вслед за Бальтазаром Палузи. Уверяю тебя, Прозерпина, падать вниз было страшно, но мне уже было известно, что лава примет меня в свои объятия с нежностью, и я погрузился в нее, точно в цистерну с оливковым маслом.

Блаженство соприкосновения с этой жидкостью так поразило Бальтазара Палузи, что он не сразу смог разобраться, какое чувство в его душе преобладает: страх или изумление. Мы оба открыли глаза в толще лавы. Я посмотрел на него и открыл рот, показывая бедняге, что лава не сожжет его легкие и не заполонит все его тело, но он все еще бился и сжимал губы, испытывая животный страх. Опасаясь, что Палузи этими судорожными движениями сам себе навредит, я схватил его за локти, чтобы успокоить и дать ему понять одно: самое лучшее – ничего не делать, и тогда сам Везувий позаботится о нас. Вокруг кипело розово-голубое море в непрестанном движении. Бальтазар наконец понял, что эта стихия никакого вреда нам не причиняет, совсем наоборот: наши тела оказались подвешенными в толще воды, будто сонные медузы, которых не били волны и не увлекали за собой морские течения.

Некоторое время спустя мы почувствовали под ногами дно, и нам показалось, будто мы – маленькие дети, что отдалились от берега и борются с толщей воды, пытаясь выбраться на песок. Мы шагали в никуда, или, по крайней мере, нам так казалось; достаточно было просто передвигать ноги – один шаг, потом другой. И вдруг наши головы показались на поверхности. Идти легче не стало, но мы шагали, пока не вышли из лавы совсем и не оказались в гроте возле озера, неожиданно спокойного и маслянистого. Когда мы очутились на берегу, вся жидкость полилась с наших тел, нашей одежды и обуви и