Я пытаюсь восстановить черты. О Бабеле – и не только о нем - Антонина Пирожкова

Было у абхазского отделения Метростроя и свое пригородное хозяйство, где по моей рекомендации Арут стал главным агрономом, а также создана рыболовецкая артель. Но все овощи были у нас на огороде, поэтому из пригородного хозяйства я почти ничего не брала, кроме арбузов. Арут выращивал их невероятно больших размеров, даже крупнее тех, которыми в 1933 году угощал меня в Сочи Енукидзе.

Вместо картофеля в подсобном хозяйстве сажали сладкий картофель — батат: обычного картофеля в Абхазии не было, его иногда привозили поездом откуда-то из России, и стоил он очень дорого. Однажды приехал Арут и сказал, что на батат напали какие-то насекомые и батат погибает. Он забрал у нас и у соседей всех кур и подросших цыплят и увез их с собой в хозяйство. Куры спасли урожай батата, поклевав всех насекомых, и вернулись домой. Если я просила Арута достать нам сахар, он спрашивал: «Сколько тебе надо?» Я отвечала: «Пять килограммов». Тогда он говорил: «Мешок сахара достать могу, пять килограммов не могу». Но целый мешок сахара я купить не могла, и вместо сахара мы употребляли мед или бекмес — густую сладкую массу, которая получалась из инжира и слив, если их долго варить на огне.

Однажды во двор Аруту свалили огромную бочку белого вина «Рислинг», и он попросил меня и Олю разлить вино по более мелким сосудам. Для этого мы должны были соединить узкий резиновый шланг с краном бочки, а другой его конец взять в рот и высосать струю. Когда вино пойдет, конец шланга надо быстро опустить в подставленный сосуд, наполнить его вином, вытащить шланг и поднять вверх. Таким же образом нужно было наполнить массу других сосудов, пока все вино не было перелито из большой бочки. Конечно, при этом нам с Олей вино попадало в рот, и мы его глотали и пьянели. Арут над нами смеялся, а мы с Олей уже не держались на ногах.

Почти с самого начала нашей жизни у Арута и Оли между нами установились дружеские отношения, и что бы ни готовила на обед моя мама, она угощала хозяев, и так же делала Оля, когда готовила свои блюда. За молоко она с нас денег брать не хотела, говорила: «Хватит на всех». Лиду хозяева обожали: только и слышно было: «Лидичка, Лидичка!» Она полюбила ягоды шелковицы. Арут распорядился их не собирать, а оставлять для «Лидички».

Еще весной 1942 года, когда мы жили в гостинице, для сотрудников нашей проектной группы выделили земельные участки с молодыми лимонными деревьями, между которыми посадили кукурузу и фасоль вместе, как это делают местные жители. Своими силами мы не могли освоить всю площадь, и урожай был не очень большой. Как метростроевцы, мы получали подземный паек хлеба, а так как нам больше нравились кукурузные лепешки, то мы этот хлеб меняли на масло и сыр, а иногда и на фрукты. И весной 1943 года, живя в Псырцхе, моя мама за хлеб наняла рабочего из штрафников вскопать нам весь участок земли под кукурузу и фасоль. Так же, за хлеб, мы нанимали этого рабочего окучивать кукурузу дважды за лето. И урожай был у нас большой — более 20 пудов кукурузы. Знакомый мне шофер Харин продал нашу кукурузу на базаре в Сочи по тысяче рублей за пуд.

Как руководитель проектной группы, я входила в список начальства, которое снабжалось в первую очередь, и бывали дни, когда вдруг мне привозили целое ведро кефали или другой рыбы, которую поймали ночью. Мы с Арутом решили, что рыбу надо посолить и закоптить, и однажды он, приехав из пригородного хозяйства, где ему приходилось жить по нескольку дней, выложил из кирпича канал, в одном конце которого устроил печь для сжигания веток, не помню теперь, какого дерева. Подсоленная рыба была подвешена над каналом на бечевке. И через какое-то время у нас действительно была рыба холодного копчения. Но как получить рыбу горячего копчения, Арут не знал. Но однажды бечевка оборвалась, и рыба упала на горячие кирпичи. Пока кто-то это заметил, она испеклась, и получилась рыба горячего копчения.

Летом того же 1943 года сотрудники моей группы захотели поехать в дальние селения, чтобы выменять там одежду на продукты. Из Москвы доходили слухи, что там голодают, а нам пора было думать об отъезде. Заказы на проектную работу почти прекратились, хотя деньги, заработанные нами, выделялись и зарплату сотрудникам я все еще платила.

Для поездки в селения я попросила в транспортной конторе полуторку, и друзья мне не отказали. В одно из воскресений я получила машину, и сотрудники мои поехали, а с ними и моя мама, считая, что она лучше меня распорядится вещами и деньгами.

Главная задача была купить или выменять поросенка, чтобы и откормить. Не все из проектной группы задавались такой целью, но сотрудники, жившие семьями, могли это сделать. Вернулись поздно, но с победой: были куплены три молодых кабанчика, правда, совсем не такие, каких я привыкла видеть раньше, а какие-то дикие, пестрые и худые. Наш кабанчик на другой же день от нас сбежал. Но люди в селении узнали, что кабанчик сбежал со двора Арута, и помогли его найти. Он был заперт в маленький сарайчик возле хлева, и мама начала его откармливать кукурузой. Наши хозяева тоже могли бы завести свинку и откармливать ее, но были к этому совершенно равнодушны и только помогали маме. Я не знаю точно, но думаю, что они не любят или даже не едят свинину.

После того как мы прожили у Арута и Оли целый год и стали как ближайшие родственники друг другу, я как-то задала Аруту вопрос, от какой болезни он лечит тех больных, которых оставляет на одну или две ночи в своем доме. И Арут рассказал мне, начав издалека: «Мой отец Маргос Янукян в царское время был крупным скотопромышленником, и мы жили в большом собственном доме под городом Армавиром». Дальше я рассказываю то, что узнала от Арута. В 1914 или в 1915 году семья Маргоса состояла из жены, двух сыновей, Арута и Самуэля, которым было четырнадцать и двенадцать лет, и только что родившейся девочки Азнеф. Он успешно вел свои дела и был известен в округе как один из богатых людей. Однажды Маргосу сообщили, что его племянницу, красивую молодую девушку, насильно выдают замуж за богатого старика. Узнав, когда назначен день свадьбы и венчание в церкви, Маргос, прискакав на лошади, вбежал в церковь, вырвал священную книгу из рук священника, порвал ее, схватил невесту и умчался с ней в горы. Дело было настолько серьезным и невероятным, что доложили царю, и Маргосу грозило строгое наказание. Тогда он решил бежать в Турцию. Кому-то поручил свой скот, сыновей отвез к своему родному брату, жившему высоко на горе вблизи Гагр, а дочку решил взять с собой. Были оформлены фальшивые паспорта — в то время за деньги это легко было сделать, — и Маргос сел с женой в Сухуми на пароход до Константинополя. Девочка в его паспорте не числилась, и он держал ее на груди под длинной, до полу, черной буркой. Когда подходил контроль проверять документы, Маргос сказал жене, что если девочка заплачет, то он выпустит ее из-под бурки в воду. Жена ему ответила, что, если он это сделает, она донесет на него властям. Но всё прошло благополучно, жена дала контролеру паспорта для проверки, а девочка спала у отца на груди под широкой буркой. И супруги доехали до Константинополя.