Вацлав Нижинский. Новатор и любовник - Ричард Бакл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Робер Брюссель нашел только похвальные слова по поводу шедевра Равеля, хореографии Фокина и исполнения актеров в своей следующей утренней статье (которую на этот раз не запретил Кальмет): «Спектакль был встречен бурными аплодисментами. Месье Фокина и его исполнителей вызывали несколько раз, но месье Морис Равель скромно уклонился от оваций».
Фокин счел, что его балет имел «громадный успех». Если даже ему не хватало чистоты хореографии, как посетовал один из критиков, то этот недостаток был легко устраним со временем. Возможно, определенную отрицательную роль сыграло и использование в балете некоторых беотийских костюмов из «Нарцисса», не подходивших к новым сценическим группам «Дафниса». Когда балет возобновят два года спустя, это будет исправлено новыми эскизами Бакста.
«Ни с кем не прощаясь, ушел я из театра с последней моей постановки с уверенностью, что никогда уже не буду работать в труппе Дягилева и, вероятно, больше не увижу свой балет. Куда-то отправились с женою поужинать. Сидели молча и есть не могли.
Поздно ночью вернулись в „Отель де дё монд“ на авеню де Л’Опера. Перед входом в отель нас встретила группа танцоров, в руках — цветы, ваза.
— Нам, Михаил Михайлович, не позволили проститься с вами на сцене и вручить вам это. Так мы пришли сюда.
Я был глубоко растроган. Смотрю, кто эти смельчаки? Вижу группу моих учеников, недавно кончивших Императорское театральное училище по моему классу, несколько танцоров из Москвы, несколько — из петербургской труппы. Никого из поляков. Не было и Григорьева, моего друга и протеже, который всю свою жизнь соединил с моими балетами. Так ночью, перед подъездом отеля, состоялось прощание с небольшой группой храбрых и преданных мне танцоров из труппы, для которой за много лет работы я создал целый репертуар, с которой так дружно, восторженно, порою радостно я создавал новый русский балет. Итак, я оставил Дягилева».
Произошло это печальное прощание после первого или второго представления «Дафниса», состоявшегося два дня спустя, не вполне ясно. Некоторым утешением для великого балетмейстера стала возможность увидеть Иду Рубинштейн в танце, который он поставил для нее в «Саломее», показанной в Шатле после Русского балета. Труппа уехала в Лондон без него*[261]. После этих двух первых представлений фокинского балета Нижинский больше никогда не танцевал Дафниса**[262].
Для Лондона был намечен более классический репертуар, чем для Парижа: «Карнавал», «Сильфиды», «Призрак розы», «Павильон Армиды», а со временем будет добавлено «Лебединое озеро»; помимо «Князя Игоря» и «Шехеразады», будет включена новинка двухлетней давности — «Жар-птица», прошлогодний «Нарцисс» и новая «Тамара». Больм станет первым Иваном-царевичем, которого увидит Англия, а Пильц исполнит роль Ненаглядной Красы и Киарины, которые прежде исполняла Фокина. Карсавину впервые увидят в роли Королевы лебедей. Петр Владимиров, закончивший Императорскую балетную школу на год позже Нижинского, присоединится к труппе в Париже, он будет танцевать в «Сильфидах» по очереди с Нижинским. Первоклассный классический танцор с благородной внешностью, он принадлежал к старой школе и не мог заменить Вацлава ни в какой другой роли, так же как Больм мог стать для него равноценной заменой только в «Шехеразаде».
После драматических событий в Париже практически не о чем было беспокоиться, разве что о том, понравятся ли англичанам «Тамара» и «Нарцисс» и не будут ли они шокированы, впервые услыхав музыку Стравинского к «Жар-птице». В Париже Вацлав все время чувствовал себя как под надзором. Танцуя в Лондоне, где публика всегда относилась к нему доброжелательно и с пониманием, он мог несколько расслабиться.
Начала русского сезона с нетерпением ждали английские друзья танцоров и все, кто восхищался ими издалека. Чарлз Рикетт писал поэту Гордону Боттомли:
«Мы оба (он имеет в виду себя и Чарлза Шаннона. — Р. Б.) с нетерпением ожидаем русских танцоров, которые в последнее время превратились в нашу страсть; в их присутствии сверкающее чувство прекрасного и стремление к совершенству становятся такими огромными, что танцы из шумановского „Карнавала“ в кринолинах и цилиндрах на фоне пурпурного занавеса смотришь с настоящими слезами на глазах, со смятыми перчатками, которые разрываешь на кусочки к концу спектакля. Вальс Шопена, Опус 64 № 2 вводит зрителя в неописуемый сумеречный мир красоты и нежной иронии; быстрые части исполняются à la sourdine[263] почти до беззвучного танца, настолько быстро, что он кажется освобожденным от телесной оболочки. Все, что древний мир говорит по поводу знаменитых танцоров, соблазненных императрицами, совершенно справедливо. Нижинский своей страстью, красотой и магнетизмом превзошел все, что могла сделать Карсавина, а она — муза, или несколько муз в одном лице, муза Меланхолии и Непостоянства, способная выразить трагедию и чувственную невинность; необыкновенное целомудрие и ожог желания; она идеальный инструмент, способный воспроизвести любые эмоции. Нижинский — живое пламя, сын Гермеса. Невозможно представить себе его мать, может, он потомок какой-нибудь танцовщицы древности, но я предпочитаю верить в некое самопроизвольное рождение — проплывающее облако могло привлечь внимание какого-нибудь фантастического эфемерного бога».
Критик «Таймс» описывает, как в среду, 12 июня, поднялся занавес…
«…и открылся знакомый вид: два дивана в стиле рококо (в этом году красный с кремовым вместо красного с голубым), единственная цветовая нота на фоне зеленых занавесей (в этом году зеленых вместо пурпурных), радостный трепет пробежал по залу. Мир снова превратился в мир фантазии, где Пьеро мог рыдать, в смущении размахивать рукавами, а Арлекин с быстротой молнии описывать пируэты перед смеющейся Коломбиной, но их слезам и смеху позволено затронуть только самую поверхность наших эмоций…»
Преданный Русскому балету и высоко ценящий его Ричард Кейпелл из «Дейли мейл» пропел своего рода победную песнь: «Русские снова в „Ковент-Гарден“. Это означает, что вниманию лондонцев в 1912 году будет предложена серия пантомимических и хореографических спектаклей, отличающихся совершенной и роскошной красотой, как во времена правления Нерона и Сар-данапала. Три великих
