Повод для оптимизма? Прощалки - Владимир Владимирович Познер

Так было вначале, а дальше дело пошло по-серьезному. Две весьма солидные и авторитетные газеты The New York Times (это в Америке) и Financial Times (это в Англии) опубликовали статьи, в которых было сказано, что реальное число умерших от вируса в России занижается и что оно, это число, может быть на самом деле на 70 процентов выше. При этом, заметьте, ни к одному из врачей, людей, отвечающих за ситуацию у нас, не обратились, сами решили, своими подсчетами – и, собственно говоря, все.

Мягко говоря – непрофессионально. Не мягко я сказал бы так. Рассуждение у них такое: поскольку Россию мы не любим, причем особенно не любим Путина, ничего там успешного быть не может, все там хуже и, следовательно, низкая смертность в России – это обман.

И в ответ на это наши СМИ с удвоенной энергией стали показывать, как там плохо справляются с пандемией, какая там высокая смертность (что правда), и это потому, в частности, что медицина там существует только для богатых… ну и тому подобное.

Вот я смотрю на все это и думаю: ну хорошо, наши, так сказать, противники считают возможным опуститься до такого уровня, довольно-таки мерзкого. Но зачем же нам отвечать примерно таким же образом? Почему бы просто презрительно не проигнорировать это и не опускаться на их уровень? Может, кто-нибудь мне объяснит?

* * *

Ровно сорок три года тому назад в Китайской Народной Республике был снят запрет на чтение произведений Шекспира. Да-да, 25 мая 1977 года Шекспир был разрешен наконец в КНР. Почему не разрешали – я не знаю, но тем не менее. Вообще я думаю, что запрещение книги – это показатель не только отсутствия демократии, но и, конечно, недоверия к собственному народу.

Я сейчас читаю, а точнее, перечитываю совершенно выдающуюся книгу, называется она «Жизнь и судьба», ее написал Василий Гроссман. Он завершил работу над этой книгой в 1960 году, это было время так называемой «оттепели» в Советском Союзе, когда казалось, что мрак и ужас сталинского времени ушли навсегда и что наконец люди заживут достойной жизнью. И именно это время сформировало тех, которых потом стали называть «шестидесятниками». Словом, казалось, что наступает новое время, время свободы. Это было, конечно, заблуждение. Хотя всесилие КГБ и сталинского террора все-таки остались позади.

Но книга Гроссмана, разумеется, была запрещена. Я читал ее году в 1970-м, в так называемом «самиздате», то есть в машинописном виде. И, кстати, за это можно было получить срок, и не только за эту книгу, а вообще за то, что читаешь запрещенную литературу, ты мог попасть в тюрьму. И вот эта книга «Жизнь и судьба» вышла в 1988 году, когда Гроссмана уже не было в живых.

Почему я сегодня это вспомнил? Да потому что, перечитывая эту книгу, я вновь совершенно потрясен ею. Вот что надо было читать к 75-летию Дня Победы. Но еще я думал и думаю о всех тех замечательных авторах и книгах, которые были запрещены либо отчасти запрещены в Советском Союзе. Ну, «Мастер и Маргарита» Булгакова, «Доктор Живаго» Пастернака, «По ком звонит колокол» Хемингуэя, «Скотный двор» и «1984» Оруэлла, стихи Цветаевой, Мандельштама, Бродского и еще длинный список.

Чего боялись, почему запрещали книги? А наверное, чтобы люди не задавали вопросы, чтобы люди не особенно думали.

И сегодня встречаются люди, которые ностальгируют по Сталину, ностальгируют по советским временам. А что это за люди? Это, как правило, люди, которые не жили в то время, им рассказывают какие-то байки, довольно странные, и они верят. Или же это люди, которые действительно тогда жили, но которые не очень интересовались ни литературой, ни свободой, ни самостоятельным мышлением.

Конечно, запрет на книги – это, может быть, самое отвратительное, что характеризует общество. Я думаю, что об этом стоит задуматься.

* * *

В прошлое воскресенье русскому поэту Иосифу Бродскому исполнилось бы восемьдесят лет. В связи с этим много, даже очень много говорили о нем – как на телевидении, так и на радио, и в печати, читали его стихи. В общем, восхищались, что, конечно, правильно. Но почему-то ничего или почти ничего не говорили о том, как в «славное» советское время Бродского шельмовали, преследовали, судили, давали срок, оскорбляли.

Помню, я тогда работал у Самуила Яковлевича Маршака, и помню, как он возмущался по поводу суда над Бродским и потом давал мне читать записки, которые сделала во время суда Фрида Вигдорова, а потом это издавалось в «Самиздате» под названием «Судилище».

Я подумал: почему об этом ничего или почти ничего не было сказано в день восьмидесятилетия великого поэта, Нобелевского лауреата, которого лишили гражданства и вышвырнули из страны под бурные аплодисменты подлецов и подонков? Почему не воспользовались этой датой, чтобы напомнить всем и каждому, в какой стране мы жили, и чтобы выразить глубокое сожаление о содеянном?

Другому русскому поэту, тоже великому, но не столь известному, сегодня исполнилось бы сто лет. Его имя Давид Самойлов. Ему тоже досталось, хотя не так, конечно, как Бродскому. За то, что он подписал письма в защиту диссидентов Синявского и Даниэля, рассыпали книгу его стихов, которая должна была выйти из печати.

Вообще, я мог бы перечислить все имена русских писателей и русских поэтов, сосланных, высланных или расстрелянных советской властью… Но тогда трех минут бы не хватило.

Я очень люблю стихи Давида Самойлова и хотел бы сегодня, в день его столетия, прочитать одно из них. Оно коротенькое, но я очень его люблю. Вот это стихотворение:

       Я вышел ночью на Ордынку.

       Играла скрипка под сурдинку.

       Откуда скрипка в этот час —

       Далеко за полночь, далеко

       От запада и от востока —

       Откуда музыка у нас?

* * *

Я бы хотел сказать несколько слов по поводу того, что происходит в Америке, а также по поводу того, что у нас говорят и пишут об этом.

То, что мы видим сейчас в Америке, не ново. Такие взрывы негодования происходили и раньше, достаточно вспомнить 1992 год, когда горел Лос-Анджелес из-за избиения афроамериканца Родни Кинга. И тогда тоже были грабежи, и была кровь, и было насилие. Но, правда, это было только в Лос-Анджелесе.

То, что происходит сейчас, – такого еще не было. В течение двенадцати дней и ночей в десятках городов десятки тысяч людей выходят на улицы и