Великий Столыпин. «Не великие потрясения, а Великая Россия» - Сергей Степанов

В конце 1906 г. Богров примкнул к группе анархистов-коммунистов. Подпольные организации Киева переживали тогда трудные времена. Осенью 1907 г. из Парижа приехали два представителя группы «Буревестник» Наум Тыш и Герман Сандомирский. Им удалось наладить прерванные связи и вдохнуть новые силы в анархистское подполье. Сандомирский вспоминал, как вместе с Богровым они обсуждали планы революционной пропаганды: «Дмитрий произвел на меня впечатление энергичного, преданного делу работника. Разговор почти не выходил за рамки тех вопросов, которые в то время волновали всех русских анархистов. Дмитрий говорил живо, увлекательно, временами пересыпал свою речь блестками юмора, но не покидая делового тона, и меньше всего производил впечатление фразера. «С таким не пропадешь», – радостно думал я»[351].

Богров увлеченно занимался подпольной работой. Кое-кто считал его одним из вожаков анархизма на Юге. В университете на Богрова смотрели как на крупную революционную величину. На университетских сходках он солидно молчал, считая агитацию в студенческой среде несерьезным занятием для опытного конспиратора. За Богровым числились мужественные поступки. Однажды во время разгона публики в литературно-артистическом обществе он отбивался палкой от городовых. В другой раз, когда полиция накрыла незаконное собрание, Богров внезапно выскочил из толпы с браунингом в руке и закричал: «Сюда… Тут лучше их накрыть»[352]. В суматохе полицейские не разобрались и кинулись в указанном им направлении, упустив участников собрания. Правда, рассказы об удалых проделках сохранились только со слов самого Богрова.

Надо признать, что отношение анархистов к Богрову было неоднозначным. Многие недолюбливали его за высокомерие и пристрастие к черному юмору. Ему даже прилепили обидную кличку «Митька-буржуй». Как человек с почти законченным университетским образованием, Богров претендовал на роль теоретика. Он написал несколько статей для нелегального «Анархиста». В статьях прослеживалось явное несогласие с укоренившимися традициями в анархизме. Речь шла об экспроприациях. Часть боевиков считала вполне возможным тратить деньги на личные нужды, а Богров выступил с осуждением этой практики. «Анархисты-коммунисты Киева, – писал он, – категорически отвергают всякое содействие к улучшению материального положения товарищей путем денежных экспроприаций на том основании, что такая экспроприация есть не что иное, как переход денег от одного собственника к другому, и что она не имеет никакого революционного значения»[353].

В противовес экспроприациям Богров предлагал индивидуальный террор. Герман Сандомирский отмечал, что своим выступлением на подпольной анархистской конференции Богров «возбудил недовольство той части конференции, состоящей из боевиков, которой было поручено в конспиративном порядке обсудить ряд замышлявшихся террористических актов, именно тем, что предложил организовать ряд покушений против высших и полицейских чинов Киева. Среди нас было много горячих апологетов антибуржуазного террора, которые возмущались речами Богрова и заявляли, что с такой программой террористической деятельности ему следовало бы обратиться не к анархистам, а к боевой организации социалистов-революционеров»[354].

Но вряд ли самые горячие оппоненты Богрова могли предположить, что они вели полемику не с товарищем по борьбе, имевшим собственное представление о тактике, а с секретным агентом охранного отделения. Богров был завербован в конце 1906 или в начале 1907 г., т.е. сразу же или спустя два-три месяца после вступления в группу анархистов-коммунистов. Точнее, Богров добровольно пришел в охранное отделение[355]. К этому времени Спиридовича уже перевели в Петербург, и политическим розыском ведал Кулябко. Впоследствии он показывал: «Как-то однажды ко мне в охранное отделение явился неизвестный человек и, отрекомендовавшись студентом киевского университета Богровым, предложил мне свои услуги по части сотрудничества в охранном отделении»[356].

Услуги Богрова были приняты. Ему назначили жалованье и присвоили агентурную кличку Аленский. Он «освещал» анархистов и поставлял кое-какие сведения об эсерах Киевскому охранному отделению до отъезда в Петербург. Сменив место жительства, он продолжал вести тайную жизнь агента. Предварительно заручившись рекомендациями Кулябко, Богров встречается с тогдашним начальником Петербургского охранного отделения полковником М.Ф. фон Коттеном. Жандармский офицер предложил ему уточнить, какую партию он будет «освещать». Через несколько дней они снова встретились. По словам фон Коттена, «на этом свидании выяснилось, что Богров, которому мною был дан псевдоним «Надеждин», работать по анархистам в Петербурге не может, так как определилось, что таковых в Петербурге не имеется, что вполне совпадало с имеющимися в отделении сведениями. Что же касается социалистов-революционеров, то Богров с уверенностью заявил, что ему удастся завязать с ними сношения, как через Кальмановича, так равно через присяжного поверенного Мандельштама»[357].

Юрист С.Е. Кальманович являлся видной фигурой среди столичных эсеров. Богров был вхож к нему в дом как сын почтенного присяжного поверенного. Не меньше Кальмановича жандармов заинтересовал Е.Е. Лазарев, о котором также упомянул Богров. Оба деятеля, легально проживавшие в столице, имели прямой выход на руководство партии эсеров за границей. Но новый агент не оправдал клички Надеждин. Его сообщения не отличались содержательностью. Из-за этого он, если так можно выразиться, испытывал угрызения совести. По воспоминаниям фон Коттена, «в одно из наших свиданий Богров сам поднял вопрос о том, что он даром получает от меня деньги, так как не дает никаких сведений. Тогда я, имея в виду трудность приобретения интеллигентной агентуры и принимая во внимание предстоящий вскоре его отъезд за границу, где он мог бы приобрести новые связи, предложил ему остаться у меня на жалованье до отъезда его за границу, что составляло ровно 6 месяцев с моих с ним сношений»[358].

Таким образом, известно, что Богров сотрудничал с Петербургским отделением с мая по ноябрь 1910 г. Вернувшись из-за границы в родной Киев, он в течение девяти месяцев не предпринимал никаких попыток возобновить отношения с органами политического розыска. Сделал это только в самый разгар подготовки к приезду в город высоких гостей.

26 августа 1911 г. в охранном отделении произошел странный случай. Утром в помещение отделения был доставлен подозрительный субъект. Не успели служащие отделения приступить к обыску, как он выхватил из кармана револьвер и застрелился. Днем начальник отделения принимал у себя на квартире столичных коллег. По словам одного из приглашенных, «этот обед у Кулябки был неудачен, все были под тяжелым впечатлением факта самоубийства, происшедшего в тот день в отделении». Таинственное самоубийство встревожило не только жандармов. Вице-директор Департамента полиции Веригин вспоминал, что «в конце обеда подполковник Кулябко сказал, что к нему пришел один очень интересный господин, почему полковнику Спиридовичу и мне он предложил послушать, что он будет рассказывать»[359].