В смертельном бою. Воспоминания командира противотанкового расчета. 1941-1945 - Готтлоб Бидерман

В штабе моей роты появился молодой русский лейтенант-артиллерист. У него был безупречный вид, чистая, хорошо сидящая форма. Тонкое лицо, большие голубые глаза смотрели на меня безотрывно, пока я подходил к нему. По виду он мог бы быть одним из многих немецких студентов из Гейдельберга или Тюбингена. Мы поприветствовали друг друга, и он вынул из толстой кожаной планшетки карту, заявляя, что должен получить информацию о наших артиллерийских позициях. Я мог представить ему только приблизительную информацию, и он удивился тому, что наши батареи были расположены так глубоко в тылу.

Он продолжал задавать вопросы:

— Почему? Почему вы продолжали стрелять? Гитлер давным-давно капут!

Вновь появились бродячие банды русских солдат, и они танцевали посреди неподвижных рядов гренадер, напевая:

— Гитлер капут! Гитлер капут!

Пока они танцевали и пели, на их круглых лицах светилась детская наивность. Из их сознания стерся кошмар войны. Ряды солдат могли отвечать лишь каменным молчанием, лица их отражали горечь и разочарование от происходящего.

Наконец победители ушли, а мы так и не получали приказов из своего полка, а последний должен был оставаться на своих позициях. Примерно в 15.00 перед нашими блиндажами появилась телега и остановилась возле командного пункта. В телеге на корточках сидел советский майор с восточными чертами лица и помеченным оспой лицом. Он спрыгнул на землю и подошел ко мне на согнутых ногах, на кителе висел ряд медалей. Мы приветствовали друг друга традиционным военным салютом, его угольно-черные глаза украдкой обшаривали окружающую обстановку.

Из того, что раньше было упаковкой для минометных взрывателей, он вынул клочок бумаги от газеты «Правда» и щепотку махорки и предложил мне сигарету. Я вежливо отказался и протянул ему немецкий «Экштейн», который он принял с кивком. Потом я вызвал Лемана, одного из наших солдат, свободно говорившего на русском, чтобы служить нашим переводчиком. Когда он перевел то, что говорил майор, стало ясно, что нам предстоит маршировать через советские позиции. Он добавил, что для поддержания дисциплины офицеры могут оставить при себе личное оружие. Я объяснил ему, что не могу подчиниться этому приказу, так как последний был оставаться на этих позициях, и никакого другого приказа не поступало. Он задумчиво кивнул, взобрался на телегу и вернулся на свои позиции.

Примерно тридцать минут спустя он появился вновь и опять через переводчика приказал мне вести людей через передовую. Я повторил, что никакого приказа из нашего полка не поступало, и тогда он вынул свой пистолет из кобуры и ответил, что, если я отказываюсь, он застрелит меня, а солдаты пойдут за ним. На это я мог только ответить «да, да» в знак согласия; затем я отдал приказ солдатам построиться в колонну и повел батальон вперед.

Мы прошли несколько километров по дороге через лес в направлении Прекульна и с удивлением увидели, какое огромное количество русских противостояло нам. Лес был полон танков «Т-34», толпились тыловики со «студебеккерами», припаркованными бампер к бамперу. Идя по дороге, мы встретились с идущей навстречу колонной «Т-34», плотно обвешенных ветками деревьев для маскировки и защищенных от нашего противотанкового оружия толстыми бревнами, привязанными к корпусу. Ведущий водитель танка резко свернул на колонну пленных, и мы сошли с дороги и прошли мимо советских танковых экипажей, глядевших на нас сверху из темных башен.

Скоро мы подошли к небольшой опушке в лесу, где русский полковник собрал свой штаб. Офицеры штаба стояли полукругом, среди них было несколько женщин в опрятной, плотно пригнанной форме, глаза их были широко раскрыты от удивления, когда они разглядывали нас из-под широких меховых шапок. До нас донесся незнакомый и давно забытый аромат духов. Колонна остановилась, и я вышел вперед, чтобы официально сдать врагу I батальон 438-го полка. После нескольких долгих секунд молчания я услышал негромкий голос из рядов советских офицеров:

— Хорошая дисциплина!

Полковник приветствовал меня отданием чести, после чего пожал руку, чего я не ожидал. Он то и дело задавал один и тот же вопрос:

— Почему? Почему вы продолжали воевать? Ведь Гитлер давно мертв.

На это я ответил просто:

— Потому что мы солдаты.

Затем ко мне подошел какой-то офицер штаба в фуражке с голубым кантом НКВД, спросивший нас о судьбе двух русских, которых мы захватили в плен несколько дней назад. Я объяснил, что их передали в полк в хорошем состоянии, и он ответил на ломаном немецком: «Если это не так, то…» — и угрожающе похлопал по своей кобуре.

Потом меня спросили, все ли оружие сдано. Я расстегнул свой ремень с пистолетом в кобуре и вручил его одному из офицеров, затем обернулся и спросил у солдат, безмолвно стоявших в строю, не осталось ли у кого оружия. Вперед шагнул один фельдфебель и попытался отдать русскому офицеру пистолет «Р-38», на что офицер ответил: «Нет, нет!» — энергично мотая головой. Тогда я взял предложенное оружие, извлек магазин, очистил патронник и швырнул пистолет на обочину дороги.

Мне объяснили, что с нами будут вежливо обращаться и что нас скоро освободят и отпустят по домам. Я безрассудно ухватился за эти слова с тусклым проблеском надежды, что, может быть, этот долгий кошмар на самом деле заканчивается.

Затем меня отвели недалеко от колонны и пригласили сесть за стол, на котором было полным-полно еды. Я поразился, увидев всевозможные кушанья и приправы, включая консервированную пищу, где на банках виднелась знакомая этикетка «Oscar Mayer — Chicago». Я вежливо отказался от приглашения, объяснив, что германский офицер не может есть, пока его солдаты не накормлены. Полковник, похоже, удивился, услышав этот ответ, и меня бесцеремонно отвели назад к ожидавшей колонне пленных.

Потом нам придали в качестве эскорта конного казака, и он то и дело скакал взад-вперед вдоль колонны, без седла, но на бешеной скорости. Только мы отошли от опушки, как на нас снова нахлынули из леса толпы русских и стали отбирать у пленных обручальные кольца, часы и военные награды.

Я обратился к казаку, который мчался на меня, резко остановив коня передо мной. Я снял свои часы и предложил их ему, объясняя, что на него была возложена ответственность поддержания порядка, что в нарушение этого приказа солдат грабят и лишают личных вещей. Он мрачно кивнул и, соскочив на землю, выбрал на опушке крепкую дубинку и запрыгнул на коня. И поскакал прямо на толпы грабителей-русских. Размахивая дубинкой, как саблей, он бешено раздавал удары по толпе, ударяя по рукам, кистям и спинам, пока нападавшие не отступили под защиту леса.