Дневник самоходчика. Боевой путь механика-водителя ИСУ-152. 1942-1945 - Приклонский Е.

— Эй, бог войны! Что там хоть видно с небес?

Тот движением плеча поправил сползший ремень карабина и, хмуро покосившись на слегка чумазые, белозубо улыбающиеся лица, побежал вверх по заросшему соснами крутому косогору.

— Либо фриц допек «богов», либо начальство — одно из двух, — определил Митя Салов, проводив внимательным взглядом быстро мелькающую между стволов спину связного. — Даже отбрехнуться человеку некогда.

Только в 17.30 под сильно рассеявшейся, полупрозрачной дымзавесой, сквозь которую было видно, как настырно крутились над районом переправы два «Мессершмитта», мы благополучно переехали реку вброд. На том берегу колонна наша сразу свернула влево и двинулась вдоль реки. Проехав несколько [406] сот метров, мы увидели внутри сильно поредевшей от артогня маленькой рощицы с покалеченными деревьями три совершенно разбитые самоходки. Я узнал ИСУ-122, обогнавшие нас вчера. Должно быть, они первыми перешли речку. Их прижали к берегу, и они отбивались на три стороны. Об этом говорит изрытая их гусеницами земля и положение корпусов машин. Мертвые машины в мертвой роще. Вечная слава и память бившимся здесь танкистам, неизвестным для нас героям!

Осталось позади страшное и печальное место. Впереди — широкое поле, покрытый сочной травою луг с темнеющими там и сям глубокими снарядными воронками. Петляя среди конических ям, Нил ведет машину. Сверху мне хорошо видна их глубина. Не иначе как из 210-миллиметровых фриц садит. С чего бы это, да еще и по пустому месту? Видать, с перепугу. В одной из воронок замечаю пожилого пехотинца с пышными черными усами. Он стоит на дне воронки, так что высовывается наружу только его голова в зеленой каске, и пристально всматривается в далекий край луга, к которому подступает темный, неведомый лес.

Высокие черные земляные султаны с огненными прожилками возникли вдруг слева и справа от нашей колонны. Это опять ударили орудия большой мощности. Если их чушка угодит случайно в машину... Но об этом лучше не думать. По команде все ИСУ разворачиваются вправо и маневрируют под огнем, стараясь не сближаться друг с другом, до тех пор пока не прекратился обстрел. С 18 часов стоим перед невидимым противником, не зная, откуда и чего ждать.

Проходит час. Тихо. Вылезаю из машины по малой нужде. Надоевший танкошлем остался в нише, возле рации. Соскользнув с башни в высокую, выше голенищ, некошеную траву, жмусь к правому борту и, не сводя глаз с кромки леса, без паники справляюсь со своим делом. Назад в башню не хочется, и я растягиваю удовольствие — минуту-другую стою рядом с машиной, с наслаждением, глубоко вдыхая чистый и прохладный вечерний воздух. Вдруг всей спиной я почувствовал какой-то неприятный озноб. Оглядываюсь и замираю: прямо в душу мне смотрит черный безжалостный зрачок автомата. Мгновением позже замечаю повыше ствола напряженный и холодно-беспощадный взгляд солдата, а над правой бровью — вылинявшую пилотку с родной пятиконечной звездочкой, зеленой, полевой. Холодея, успеваю громко спросить: [407]

— Ты что так уставился? Своего не признал?

В ответ слышу глубокий вздох облегчения, но согнутый указательный палец на спусковом крючке только чуть-чуть распрямился.

— Н-ну, скажи, брат, спасибо, что сподобило тебя слово сказать. А ведь я тебя срезать уже хотел. — Солдат поднялся из травы, но автомата не опустил и отчитал меня сердито: — Маскрубаха немецкая, брюки черт знает чьи, волоса не обстрижены — значит, фриц. Тут разбираться долго некогда. Эх, мать вашу...

Я немедля стягиваю через голову рубаху, испещренную разноцветными треугольниками, и швыряю ее в траву, а парень, увидев свою гимнастерку с лейтенантскими погонами и эмблему танка на них, окончательно успокаивается и, взмахнув рукой на прощание, исчезает за кормой. Залезая в люк, оглядываюсь назад, но бойца нигде нет, и даже трава нигде не шевелится.

Сегодня только узнали, что вчера освобождена Прага — большое предместье Варшавы на нашем, восточном берегу Вислы. В самой же Варшаве идут ожесточенные бои повстанцев с оккупантами. Полтора месяца фашистские головорезы не могут сломить сопротивления польских патриотов. Допекли, видно, новые тевтоны поляков, за пять лет изуверств и гнуснейших издевательств. Но кому понадобилось поднять восстание именно в такой момент, когда длительное наступление Красной Армии приостановилось на Висле? И льется за рекой братская кровь, славянская, и ничем пока помочь нельзя. Была бы Висла поуже...

Ночью нас отвели с открытого поля на левый фланг. Там, рассредоточив и замаскировав машины в густом молодом ельнике, стали мы ждать утра. Спать было разрешено только на своих местах. 16 сентября

Но сны смотреть не пришлось: три раза после полуночи сыграл «скрипач». У одной самоходки прямым попаданием фугасной мины сильно покорежило подвесной каток. Днем был бой за хутор Кодако. В этом «важном» населенном пункте всего два с половиной домика. Ходили в атаку. На нашей машине ранило автоматчика. Самым трудным сперва казалось [408] нам преодолеть хорошо пристрелянный противником взлобок рядом с хуторком. Это необходимо было сделать, чтобы подобраться поближе к укреплениям немцев. И вот поодиночке, на большой скорости самоходки без потерь проскакивают опасный участок, а две машины, в том числе и моя, лихо прорвались в круглую котловинку с приподнятыми краями. Однако торжество наше длилось недолго: до нас дошло, что мы просто-напросто влипли. Высунуться из низины нам не дают. Едва заведешь двигатель — болванки начинают часто чиркать по левому краю котловины, проносясь над самыми башнями, а на пригорке, оставшемся у нас за спиной, непрерывно встают разрывы, отсекая нас от своих. Впереди, чуть правее, ясно вижу в перископ немецкие траншеи и окопы на некрутом склоне, сбегающем к нам. Бьем по ним, но осколочных у нас маловато, а бронебойные беречь надо.

Под вечер прилетели, на наше счастье, Илы. Быстро сориентировавшись, они один за другим спикировали на открывшие было стрельбу зенитные точки и выпустили для острастки по реактивному снаряду. И должно быть, прицельно, потому что немцы сразу же заметно присмирели. Пока последнее звено Илов пикировало, шушукая своими «катюшами», остальные самолеты уже заканчивали выстраиваться в круг. Не успели выйти из пике замыкающие, а ведущий снова стремительно понесся вниз, и опять огненнохвостый «эрэс» вонзился в землю возле самого немецкого окопа. Штурмовики проделали это же вслед за командиром. Они работали так деловито и невозмутимо, как будто по ним и не стрелял никто. Потом на немецкие позиции полетели бомбы, и все поле заволокло черным дымом, в котором то и дело мелькали огненные лезвия новых разрывов. Черт подери, до чего приятная картина! Удобно ль на себе примерить, херры?

Отбомбившись, «летающие танки» на этом не успокоились, а продолжали неутомимо делать заход за заходом, обрушивая на врагов целый ливень шквального пушечно-пулеметного огня. Невольно поеживаюсь, припомнив августовскую штурмовку, учиненную нам «Юнкерсами».

Вдруг слева, из облачка, незаметно выскользнули два мессера. Один пошел выше «карусели», отвлекая внимание наших летчиков, а второй ловко затесался в круг (опытный, гад!) и пристроился в хвост Илу, выходящему из пике. Замираю в тоске, бессильно сжав кулаки... Сейчас рубанет. Однако другой [409] пилот, самолет которого только что начал пикирование, заметил фашиста и, резко задрав нос машины, закатил такую очередь из своих пулеметов и пушки по наглецу, что тот мигом испуганно отвалил вправо. Вот орлы!

И едва «Мессершмитт» оказался чуть в стороне от «Ильюшиных», тотчас торопливо «запукала», захлебываясь от ярости, наша зенитка-сорокапятка, каким-то непонятным образом успевшая появиться несколько впереди нас. Вереница белоснежных клубочков на голубоватом фоне стремительно протянулась наперерез немецкому истребителю, и — какой восторг! — сверкнул короткой молнией взрыв прямо на хвосте мессера. Куцый, он беспорядочно закувыркался, падая вниз, роняя «перышки». В светлом еще небе вспыхнул шелковый купол парашюта. Его медленно относило в наше расположение.

Получасом позже два пехотинца вели мимо нас взятого в плен немецкого летчика. Руки у него связаны за спиной. Окликаем конвоиров и приглашаем перекурить за компанию. Они охотно подходят. Плотный белобрысый немец, с исцарапанным и украшенным синяками лицом, которое еще не потеряло испуганно-наглого выражения, стоит метрах в пяти от самоходки и, редко мигая белыми поросячьими ресницами, бросает исподтишка на курильщиков злобные взгляды.

Солдат, что постарше, неторопливо, со смаком затягиваясь, рассказывает, как брали фашиста. Он отстреливался до последнего патрона, который на себя, однако, тратить не стал, потом пустился удирать, а когда его догнали — дрался и кусался, как бешеный, пока не скрутили.

— Эсэсовская сволочь. Мы б его на месте... да велено живьем доставить, — затаптывая окурок, закончил боец.