Дневник самоходчика. Боевой путь механика-водителя ИСУ-152. 1942-1945 - Приклонский Е.
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Включай!
Вася дернул за тросик ручного включения стартера — двигатель сразу завелся. И тотчас возле обломков моста взметнулась [418] вверх земля. Звук разрыва покрыл звук выстрела. Бьют прямой наводкой. Ждут нас: пожалуйте бриться!
— Стоп!
Надо подумать. С высоты бить по бывшему мосту немцы вдоль речки не могут: она сворачивает влево, исчезая за крайними домами поселка и прибрежными ивами. Сзади? Неоткуда. Там, за поселком, такое болотище, что вряд ли найдешь твердый пятачок для пушки. Свои? Хорошо бы, но на нашем берегу из-за тумана ничего не видно, хотя в обычную погоду местность отлично просматривается, так как постепенно поднимается к горизонту.
— Нил, понервируй противника!
Цибин, зверски газуя, подает машину на несколько метров вперед и возвращается под прикрытие каменного домика. В ответ раздается разрыв среди бетонных глыб. Выстрел слишком близок, и калибр орудия невелик... На наше счастье. Значит, уже и противотанковую пушку успели приволочь, сволочи, к тому самому повороту. И теперь припекут в левый борт, когда пойдем к переправе, и добавят в корму, если и удастся влезть в воду.
— Всем проверить личное оружие! Слушай, Нил! Отводим машину к берегу. Потом по моей команде на ускоренной, какой сможешь, выскочишь к улице. Машину ориентируй точно вдоль дороги. Развернешься на ходу заранее, чтобы далеко в улицу не въезжать. Если разобьем пушку — гони к переправе. Промажем — катись назад, за дома: придется повторить.
— Все ясно, командир!
— Наводчик! Прямой наводкой. Дистанция не более двухсот. Целься в землю перед орудием. Как только сунемся в улицу — бей без команды!
— Есть!
— Механик! На исходный рубеж — вперед!
Нил тихо отвел машину вправо и поставил параллельно берегу.
Закрываю люк: теперь можно наблюдать только через ПТК.
— Экипаж, внимание!
Салов уже опустил ствол, установил тщательно прицел и, сжав правой рукой спусковой рычаг, отозвался:
— Товсь!
— Вперед! [419]
Самоходка, взревев, пошла, набирая скорость, описывая плавную дугу влево. Въехав на улицу, Нил чуть-чуть замешкался, выравнивая машину, и приземистая пятнистая раскоряка у поворота выстрелила на мгновение раньше. Однако болванка лишь скользнула по нашей левой бортовой броне — нас оглушило, но несильно. Салов тотчас ответил. Вслед за огненной тугой вспышкой разрыва взметнулась вверх вставшая на дыбы фашистская пушка с оторванным левым колесом, разлетелись куски тел орудийного расчета. Памятный поворот исчез в дыму и пыли. Хоть не даром съездили на этот берег.
— Механик! К переправе! Дуэль состоялась по всем правилам. Отходим назад по-гвардейски!
Нил крутанул машину на месте, быстро подвел ее к берегу и, перейдя на первую передачу, начал осторожно спускаться, всматриваясь в утренние следы гусениц.
Вращая перископ, замечаю вдруг возле каменного сарая, нашего ориентира (теперь он слева от нас), немца. Фашист из-под низко надвинутой на лоб каски хищно ощупывает взглядом береговые заросли, высматривая наших пехотинцев. Кажется, что он совершенно не обращает внимания на нашу самоходку, увы, ничем не грозящую ему. А может быть, этот опытный волк только выжидает, когда мы подставим ему корму, чтобы угостить «фаустом»?
— Перескоков! По правому углу сарая дай из автомата!
Григорий выталкивает броневую заглушку и, выставив наружу ствол, выпускает длиннющую очередь. Немец, посунувшись вперед, совсем вываливается из-за угла, покрывает телом свой черный «шмайссер» и замирает.
А Нил тем временем уже медленно спустил машину в воду и аккуратно ведет через знакомый брод. Все идет хорошо, но, преодолев самое глубокое место, наш водитель чуть-чуть потянул за правый рычаг, желая направить самоходку к дорожной насыпи под более удобным углом. И тут едва не стряслась беда. Левая гусеница пробуксовала, и ИСУ остановилась «по пояс» в речке, среди покачивающихся на волне широких листьев кувшинок и стеблей камыша. Жарче всех сейчас, должно быть, Нилу, молча потеющему за рычагами. Мысленно вцепившись в рычаги, потею и я — из солидарности. Над переправой одна за другой свистят болванки, но пока что выше нашей башни.
Нил врубает заднюю передачу. Рывок — машина немного сдвинулась. Еще рывок — еще метр-полтора. Одновременно [420] водитель сумел развернуть самоходку почти перпендикулярно к насыпи. Теперь осталось попробовать вылезти на дорогу. Все сейчас зависит от искусства механика-водителя — лучше не вмешиваться. Нил включает замедленную, дает малый газ, постепенно прибавляя обороты. Скрежеща гусеницами по камням, лежащим на вязком дне, машина медленно поползла вперед. Возле берега, где почти у самой воды начинался откос дорожной насыпи, самоходка снова забуксовала, но водитель (ему больше нечего было делать) еще прибавил газу, и тяжелая громадина, натужно ревя, вылезла из речки, вся забрызганная грязью и обвешанная водяными растениями, оперлась на откос сначала ленивцами, а затем первой парой опорных катков. Почувствовав наконец твердую опору, ИСУ вздыбилась, с ревом карабкаясь вверх. У всех нас отлегло от сердца...
Вдруг резкий удар в корму — и светящиеся красные искры брызнули внутрь башни под полуоткрытую крышку квадратного люка, пружинисто покачивающуюся на своем торсионном валике, головокружительный звон наполнил уши... Однако ничего страшного не произошло, и наша машина не задерживаясь ходко выбралась на шоссе. Нил плавно убрал газ, и самоходка мягко плюхнулась гусеницами на асфальт. Водитель развернул ее влево, включил первую ускоренную и газанул. Запоздало свистнула еще одна болванка. Метрах в ста от моста, близ дороги, одиноко притулился кирпичный дом. Когда машина поравнялась с ним, приказываю Нилу остановиться и развернуться в сторону зловредной высоты. С наслаждением выпустив по ней несколько снарядов, возвратились к своей батарее, то есть к машине А. Положенцева. На Федотова мы с Нилом даже смотреть не могли: обиделись до смерти.
Комбат, не обращая внимания на наши надутые лица, подошел к нам и, улыбаясь, растолковал, что это была разведка боем и что батарея с поставленной задачей успешно справилась. И еще добавил, что мы счастливо отделались и он рад нас видеть, и обнял нас за плечи.
Поостыв и поставив машину в общий ряд, мы всем экипажем полюбопытствовали, как нас «приласкал» фриц, когда мы показали спину. Болванка ударила в наклонный лист кормы под острым углом, чуть выше левого буксирного крюка, и отскочила рикошетом, оставив на броне след — большую продолговатую вмятину около тридцати миллиметров глубиной. [421]
Срикошетив, снаряд задел «ухо» левого буксирного троса и «прокусил» его почти до середины. «Ухом» у нас попросту называют коуш, то есть отлитую из броневой стали петлю на конце троса. Произошло это переименование, по-видимому, из-за того, что коуш действительно напоминает ухо какого-то животного, а еще, может быть, и по той причине, что непонятное английское слово «коуш» непривычно для слуха.
Вскоре после нашего возвращения примчалась откуда-то с левого фланга, тоже с берега, тридцатьчетверка с 85-миллиметровой пушкой. Экипаж на ней состоит теперь из пяти человек, тогда как на тяжелом ИС-1 — из четырех. Танк остановился под придорожными ивами. Ему проломило болванкой правый борт, трех ребят из экипажа ранило, причем одного — тяжело. Танкисты вытащили раненого товарища из машины и усадили в тени, прислонив спиною к опорному катку. Бледный, без кровинки в лице, раненый (ему перебило кость на правой руке, выше локтя) хрипло и монотонно бормотал: «Спа-ать... спа-ать...»
Санлетучки ни у тридцатьчетверочников, ни у нас в эту минуту поблизости не оказалось. Первую помощь раненому оказали сами: влили в рот стакан водки, чтобы притупилась боль, наложили тугую повязку выше раны, гимнастерку использовали вместо косынки...
Через несколько минут всех привлекло новое событие. Подкатил пыльно-серый бронетранспортер из этой же танковой бригады, и разведчики вытолкнули на лужайку посреди боевых машин солдата в ненавистной голубовато-зеленой форме.
Люди, находившиеся вблизи, подошли и стали полукругом, разглядывая пленного. Немец дрожал всем телом.
Пришел рослый и грузный майор из бригады (он был без комбинезона), хмуро взглянул на пленника и начал неторопливо расстегивать кобуру...
— Пане! Пане коханы! Не стжеляй! — завопил вдруг тот, падая на колени и подползая к ногам офицера. — Я естем поляк! Сувалки! Сувалки!
Омерзительно смотреть на пресмыкающегося человека, даже если это враг.
Майор, услыша польскую речь, опустил от удивления пистолет.
— Встань, песий ты сын! Да какой ты к черту поляк! Настоящие поляки уже за свою Варшаву бьются, кровью умываются, [422] а ты, иуда, до сих пор немцу зад лижешь, — с презрением сказал танкист, поднимая сжатый кулак.
— Не бей меня, пане! Не бей! — все так же пронзительно, но уже более уверенным голосом продолжал верещать пленный, исподтишка бросая блудливые взгляды на суровые лица танкистов, окруживших лужайку с полегшей травой. Он словно искал сочувствия. — Пше прошам, пане маер! Меня герман заставил, кжижак пшекленты! Я не естем вруг...