Балаустион - Сергей Конарев

— Какие-то вопросы, ирен?

Клеобул замялся.

— Господин Пакид, ты сказал — тридцать?

— У тебя плохо со слухом, ирен? Я сказал — тридцать. Тебе показалось — триста?

— Нет. Прошу прощения, господин педоном.

— Прощать — свойство богов, а я всего лишь начальник военной школы, — ядовито проскрипел Пакид. — Поэтому, ирен Клеобул, придется тебе сутки обходиться без пищи.

— Слушаюсь.

Смерив «ястреба»-ирена подозрительным взглядом — не слишком ли дерзко отвечает? — педоном повернулся к строю.

— Еще у кого-то есть вопросы?

— Да, господин педоном! — услышал Критий собственный голос, ноги вынесли его на шаг из шеренги.

Педоном потерял дар речи от изумления. Воспользовавшись его заминкой, Критий выпалил, чувствуя, как волна жара заливает лицо:

— Позволь сказать… Это не декадарх Орест затеял нашу… вылазку, клянусь Аресом! Это… это был я, господин педоном. Пусть главное наказание падет на меня, это будет справедливо.

— Молчать!!! — глаза Пакида уставились на застывшего с открытым ртом Крития, словно на какое-то диковинное насекомое. — Невероятно! Так это ты — главный преступник?

Рыбьи глаза высасывали душу, причиняя настоящую боль.

— Мы ничего такого не хотели, господин педоном… — протянул Критий. Ему тут же захотелось откусить себе язык за такое малодушие.

С полминуты начальник агелы молча глядел на мальчишку, потом мягко спросил:

— Твой отец — лафиропол Эпименид, малек?

— Да, господин педоном.

— Знаю его. Лизоблюд и размазня. Ты, похоже, уродился в папочку….

Критий молчал, жалея, что не может провалиться сквозь землю.

— А насчет справедливости… Запомни одну вещь, малыш. Твой непутевый папаша не сможет сказать тебе этого, — Пакид нравоучительно поднял палец, украшенный длинным желтым ногтем. — Несправедливость перенести сравнительно легко, страшна истинная справедливость. Ты меня понял, «волчонок»?

— Да, господин педоном, — поник Критий. Он понял лишь то, что ему отказано.

— Встать в строй! — рявкнул Пакид, теряя к мальчишке интерес. — Еще вопросы?

Ответом было угрюмое общее молчание.

— Приступайте. Первым пусть будет….

Выпуклые глаза педонома пробежали по стоявшей посреди плаца шеренге декады, пытливо, издевательски ища первую жертву. Разумеется, опытный взгляд истязателя мгновенно выявил слабейшего.

— Еврипил!

Мыш дернулся, словно его уже стегнули плетью, сделал шаг вперед, оглянулся на друзей. Затем понуро поплелся к «печке», стягивая на ходу хитон. Его явственно колотило, не то от холода, не то от страха. Критий почувствовал такую жалость к щуплому парнишке, что едва не закричал в голос. Разумеется, Мышу бы это не помогло, скорее наоборот.

Педоном, отдав распоряжение, уселся на деревянный раскладной стул, намереваясь насладиться представлением сполна. Рослые экзекуторы встали по обе стороны скамьи наказаний, размотали зловещие хвосты бичей. Еврипил медленно лег на «печку». Без одежды он казался совсем юным, его тонкое тело словно потерялось на широком каменном ложе скамьи, видевшем страдания не одного поколения учеников.

По обычаю, заиграл флейтист, сидевший неподалеку от постеленных на землю матерчатых покрывал. Воспитанники агелы называли их запросто «саванами». После экзекуции на этих покрывалах наказанных перенесут в казарму, потому что передвигаться самостоятельно они будут не в состоянии. Критий молил богов, чтобы как можно скорее оказаться лежащим на этом куске холста, чтобы все уже было позади. Ожидание рвало нервы как ржавая пила….

Бич взвизгнул поросенком, разорвав воздух, и через мгновенье со звуком, похожим на громкий хлопок в ладоши, врезался в дохлую спину Мыша. Первый же удар рассек кожу, прочертил мгновенно вспухшую малиновым поперечную борозду. Еврипил дернулся, вцепился ногтями в камень, до крови закусил губу, чтобы сдержать рванувшийся из горла вопль. Критий зажмурился: он понял, что товарищ не выдержит порки, закричит. Второй хлопок, хлесткий, будто пощечина, третий… Критий внутренне вздрагивал, как будто жесткие щупальца бичей хлестали его самого.

После четвертого удара Мыш взвыл — коротко, отчаянно. Критию еще не приходилось слышать столько муки в человеческом голосе.

— Тьфу! — брезгливо скривился Пакид. — И этот размазня. Что за декада? Эй, вы там, не жалеть эту бабу! Бей!!!

Рыбьи глаза педонома живо следили за экзекуцией, подмечая каждый извив хлыста, каждую судорогу тщедушного тела. На желтых щеках начальника школы проступил розовый румянец, кадык ходил ходуном, а острый, словно змеиный, язык то и дело облизывал тонкие бесцветные губы.

Взвизг — шлепок — вскрик. Семь. Взвизг — шлепок — вскрик. Восемь!

— Пес!!! — услышал Критий яростный шепот, бросил взгляд вправо. Орест стоял со сжатыми кулаками, и с почерневшим от бешенства лицом сверлил педонома взглядом, являя собой удивительно точную уменьшенную копию старшего брата.

Девять.

Руки Еврипила, сжатые в замок, сотрясала крупная дрожь. Лица друга Критий не видел, потому что Мыш лежал ничком, и только полоска лба виднелась таким же багровым лоскутом, как и поверхность вспаханной бичами спины.

Десять.

После этого удара Мыш закричал уже в голос, не сдерживаясь, страшно и надрывно. Поднял на миг залитое слезами лицо, и тут же уронил его обратно.

И больше не издал ни звука. Одиннадцатый и двенадцатый удар сопровождались жуткой тишиной, резавшей слух почище криков. Один из экзекуторов неуверенно повернул голову к педоному, но тот махнул рукой.

— Продолжать. Слизняк потерял сознание, но это неважно. Приговор должен быть исполнен.

Бесчувственное тело безропотно приняло последние три удара. Ирен Клеобул сделал знак, и двое мальчишек подошли к «печке», чтобы освободить ее для следующей жертвы. Осторожно, не касаясь изрубленной алыми полосами спины, они сдвинули Еврипила на край скамьи. Один из «волчат» поднял голову, оторопело посмотрел на ирена, не смея заговорить в присутствии педонома. Клеобул понял, резво подскочил, протянул руку и пощупал шею лежащего без движения мальчишки.

— Следующий! — раздраженно бросил Пакид. — Какого беса вы возитесь? В чем дело?

— Он умер, господин педоном, — в ровном голосе Клеобула что-то скрежетнуло.

— Ну и что? — румянец, покрывавший щеки педонома, пошел пятнами. — Дохляки в лакедемонском войске без надобности. Раньше таких в младенчестве бросали в Эврот, а сейчас, смотри-ка, еще и в агелу берут. Я сказал — следующий! Биант!

Клеобул, поспешно опустив нехорошо блеснувшие глаза, резким жестом приказал подчиненным положить мертвого «волчонка» на один их десяти холстяных прямоугольников. К экзекуционной скамье вышел Биант. Его лицо утратило выражение тупости, сменившись серой маской едва сдерживаемого отчаяния. Медленно стянув одежду, крепыш упал на «печку», закусил зубами сжатый кулак.

В повисшей над всеми тремя эномотиями гробовой тишине взвизгнули бичи.

Критий чувствовал себя так, как будто его ударили веслом по голове — в глазах плыло, звуки доходили до слуха какими-то искаженными обрывками. Мыш, бедный Мыш! Да как же это? Критий не мог поверить, что та окровавленная, страшно неподвижная фигура, застывшая на грязно-белом «саване», и есть Еврипил, его товарищ с самых «птенцов», подвижный, смышленый, вечно веселый… «НЕ-Е-ЕТ!!!» — пронзительно выла одна половина сознания. Она готова была дать телу приказ броситься на педонома и рвать его на куски, грызть зубами, выдавить эти выпуклые глаза пальцами… Но другая, парализованная привычкой к повиновению, удерживала мальчишку на месте.

Критий бросил взгляд на Ореста. Командир стоял с окаменевшим лицом, но в глазах его была смерть. Приговор для педонома Пакида. Без всяких слов Критий понял, что если командиру удастся выкарабкаться после предстоящей порки, начальнику агелы не жить. Впрочем, надежды на то, что юный Эврипонтид выживет, не было никакой. История с Еврипидом показала, чего стоят пятнадцать ударов бичом, а уж тридцать… Нет, командиру конец. И всем им. По крайней мере, тем четверым, что участвовали в пресловутом набеге на Персику.

Слабость, поселившаяся в ногах Крития, снова поползла выше, растворив позвоночник и затеяв какие-то нехорошие игры в кишках.

Меж тем Биант стойко держался. Бичи впивались в его тело, хлопали, рассекая кожу, словно ветхую материю, но «волчонок» молчал, закусив указательный палец правой руки. Но после десятого удара, когда твердое жало кнута обрушилось на уже вспухший от предыдущего удара рубец, парнишка не выдержал. Из его горла вырвался крик, заглушенный прикушенной до крови рукой. «Волчонок» даже сделал судорожную попытку подняться с «печки», но один из экзекуторов свободной рукой схватил его за голову и бросил обратно. Видимо, боль была настолько непереносимой, что Биант, что называется, «поплыл». Последние четыре удара крепыш перенес со странными горловыми стонами. Критий вспомнил, что точно такие же звуки издавала бродячая кошка, которой мальчишки однажды ради смеха вспороли живот.