Ричард Длинные Руки – паладин Господа - Гай Орловский

– У меня целая псарня, – ответил он тускло. – Рождались, видели меня у своего лукошка, а когда старели и умирали, я оставался таким же… Это была только моя боль, когда они умирали! Теперь с ужасом думаю о том, что мог бы умереть на глазах собак… Для них это было бы крушением всего мира.

Я стиснул зубы, что-то и у меня в глазах совсем щемит, словно кислота, сказал едко:

– Теперь уж точно собаки вашей смерти не узрят.

– И то хорошо, – ответил он просто.

Я снял латную перчатку и украдкой вытер глаза. У этой придворной сволочи проступила еще одна человеческая черточка. И хотя направлена не на людей, по людским трупам этот гад пройдет и не поморщится, но все же за эти слова я прощу ему полпроцента его подлючеств и свиняшеств. Но, конечно, не больше.

Он осматривался с коня, я обошел трон со всех сторон, услышал за спиной кряхтенье. Гендельсон слез с седла, забросил туда поводья.

– Всадник выехал прямо отсюда, – сказал он. – Вот следы копыт…

– Так что там про Серых Ангелов? – напомнил я.

– Ангелов?.. Ах да, те двести ангелов, что сошли на землю и жили среди людей, учили их тому, что вовсе не собирался Господь Бог… Хотя, как я думаю, если Господь всевидящ, то он мог такой хитрый ход сделать сам, как думаете, сэр Ричард? Словом, помощник Азазеля, Шамхазай, научил людей собирать травы и пользоваться их лечебными свойствами, Бракиэль научил людей наблюдать за звездами и строить астрономические таблицы, благодаря которым плавающие по рекам начали без страха выходить в моря… Словом, все чему-то да обучили, я могу об этом рассказывать долго, у меня десятки книг, но скажу только, что люди все эти знания ухитрились использовать себе во вред…

– Это я уже догадываюсь…

– Хуже всего, что дети, рожденные от ангелов, не имели той духовной мощи, что была у ангелов, пусть даже отделившихся от Господа Бога. Эти были великаны, как я уже сказал, могучие разумные звери, что нападали на простых людей, отнимали у них еду, пожирали их домашний скот, а когда не находили, то пожирали и самих людей… Господь дал отделившимся ангелам время убедиться в своей ошибке, затем послал на землю могучее войско под руководством четырех светлых ангелов Уриэля, Михаэля, Гавриэля и Рафаэля. Двести темных ангелов были разбиты, схвачены и брошены в ад. На земле был оставлен только Азазель, ибо не принимал участия в битве… Он видел, что совершил ошибку, отделившись от Бога, но в то же время не мог пойти против тех ангелов, что пошли за ним на землю…

– Бедолага.

– Да, ему было нелегко, – признал Гендельсон. – Не хотел бы на его место. Но Азазель таким образом стал главой группы ангелов, что в той ужасной битве так и не встали ни на сторону Господа Бога, ни на сторону темных ангелов, что отвернули свой лик от Его Милости. Их стали называть Серыми Ангелами. Земля осталась в их ведении, в то время как небо – за светлыми, а ужасный ад – за темными. Со временем были созданы братства Серых Ангелов, у них, говорят, очень странные уставы, ритуалы… Это было все в Древние Времена, потом был потоп, после потопа – огонь с небес, что сжег все живое…

Я прервал:

– А я слышал, что сперва был огонь, потом вода.

– Я говорю, как сам читал, – огрызнулся он. – Но, если честно, это все пересказы. Записей с тех времен не сохранилось. Ведь от потопа уцелели только те, кто был застигнут на вершинах гор, а это, сами понимаете, только охотники за дикими козами, сами такие же дикие и невежественные… От огня с неба спаслись только рудокопы, что в самых глубоких шахтах добывали металлы. Тоже, как догадываетесь, не самые большие светочи ума. К тому же все неграмотные… К слову сказать, был еще и Холод, что сковал землю от края и до края, а лед поднялся на милю высотой, и вы не поверите, но все записи утверждают, что он не стоял на месте, а двигался, стирая с лица земли не только города и села, но и вкопанных глубоко покойников!

Глаза совсем притерпелись к полумраку, я рассмотрел в дальней стене дверку. Гендельсон потрепал коня по щеке, к чему тот отнесся с полнейшим равнодушием. Гендельсон толкнул дверцу и вошел первым, на нем же доспехи, непробиваемые, как у Ахиллеса, я осторожно ступил следом.

Второй зал – настоящий зал что-то вроде Колизея, а тот, предыдущий, всего лишь сени, прихожая, предбанник, где вытирают ноги, а сапоги меняют на тапочки. Этот из-за огромности или еще чего – без крыши. Крышу, сразу видно, не проломили, не сожгли, она не истлела, это строители так и задумали этот круглый зал открытым, как теннисный корт. Уже полуразрушен, но явно христианский, чем-то знакомым веет от каждого камня, из каждой ниши, где застыли в скорбном молчании фигуры святых. Я не знаю, какой конфессии или подконфессии, но наверняка что-то католическое, я не разбираюсь в ветвях, только слышал о кальвинистах, протестантах и всяких гугенотах, но сразу признал вон в той скорбной фигуре с ребенком на руках католическую Матерь Божью… наверное, это она все-таки.

Посреди огромного зала широкий постамент, мне до пояса, на нем в простом кресле женщина, с величайшим искусством вырезанная из камня. Вся целомудренно задрапированная в просторный каменный плащ, что скрывает и голову, создавая подобие капюшона. Лицо исполнено чистоты и невинности, глаза просто и доверчиво смотрят на нас. В моем мире сошла бы за дурочку, у нас девчонки крутые, циничные, все повидавшие, смотрят так, что сразу определяют твой размер пениса, а у этой в лице и глазах доброта и всепрощение.

Глава 29

Гендельсон с великим облегчением опустился на колени, забормотал молитву. Я прошелся вокруг, осмотрелся со всех сторон. Металл статуи явно старый, очень старый, но из тех сплавов, которые не покрываются зеленью, их не уродует ржавчина или мелкие оспинки. Лицо ребенка все такое же чистое, как и тогда… боюсь представить, когда эту статую отлили, ведь не могли же ее поставить в разрушенном храме?

Гендельсон поднялся, лицо просветленное, сказал:

– Здесь и переночуем!..

– Здесь, как на сцене, – возразил я.

– Святое место, – сказал он строго. – Никакая нечисть не посмеет войти в храм, где вечно бдит святая Богородица!

– Мы же вошли, – буркнул я.

Он остался коленопреклоненным, я уловил обрывок молитвы, где барон великодушно замолвливал словечко и за мою пропащую и закоренелую душу, а я медленно пошел по огромному залу, всматриваясь в стены, слишком уж в груди отзывается щемом, что же здесь такое, что у меня мурашки по коже, словно от тайного восторга и преклонения, в котором не хочу признаться даже сам себе…

В глубокой нише, где поместился бы мамонт, застыла в готовности к подвигам металлическая статуя в полтора человеческого роста. Я ахнул, остановился, вот от какого предчувствия у меня бежали мурашки по коже, вот почему сердце начало колотиться, как сумасшедшее, но с перерывами, пугливо оглядываясь по сторонам!