Ричард Длинные Руки – паладин Господа - Гай Орловский

Меч остался на поясе сраженного, но копье и щит разметало при падении, как бурей. Копье осматривать не стал, а щит подобрал, взвесил на руке. Глаза полезли на лоб. Удивительно легкий, я не знаю, что это за металл, треугольный, со слегка срезанными верхними углами. Не боевой щит, а настоящее произведение искусства. Цельнометаллический, на внешней стороне сильно выпуклое изображение разъяренного льва. Художник очень хорошо сумел передать ярость сильного беспощадного зверя. Один этот вид может испугать, но меня больше пугает мастерство, с каким сделан щит.

Череп разогрелся, на лбу выступила испарина. Этот барельеф не создать простой чеканкой! Такой щит можно изготовить одним ударом тысячетонного электрического молота. Кладешь в форму раскаленную металлическую пластину нужного размера, включаешь агрегат, молот лупит с такой силой, что вздрагивает фабричный фундамент, поднимается к потолку, а ты вынимаешь клещами уже не прямоугольную багровую пластину, а выпуклый треугольный щит, где все лишнее обрезано, тончайший и замысловатейший узор выдавлен… Тысяча ударов по тысяче заготовок, и вот уже тысяча одинаково вооруженных воинов.

Гендельсон все еще рассматривал и ощупывал доспехи рыцаря. Его раскачивало, но он уже преодолел сопротивление металла, снимал железки, рассматривал с внутренней стороны, крикнул мне:

– Сэр Ричард!.. Я никогда бы не поверил…

– Я тоже, – ответил я.

– А вы что нашли?

– Сперва вы, – предложил я любезно.

Он попытался встать с колен, не сумел, охнул и повалился набок. Поморщившись, сел, помотал головой с ошалелыми глазами.

– Это рыцарь из братства Серых Ангелов!

– Ого, – сказал я, потом добавил: – А что это?

Гендельсон не удивился, значит, я не так уж и опростоволосился, а то ссылаться, что я из диких Срединных Королевств, осточертело.

– Серые Ангелы – это… Как вы знаете, сэр Ричард, когда Господь Бог создал человека и пестовал его, то ангелы возревновали и возроптали. Они, существа из огня и мысли, должны были преклонить колени перед существом из глины, которого Господь Бог нарек царем вселенной!.. Они всячески старались очернить человека перед светлым ликом Господа, и тогда Господь сказал: если вы думаете, что на земле такой уж рай, сходите туда сами в человечьей шкуре и убедитесь, что жить там непросто и человеком быть трудно. Потому и грешит… время от времени.

Я сказал с интересом:

– Очень разумный подход. Не ожидал от Господа Бога.

– Двести ангелов под предводительством самого светлого и умного, зовомого Азазелем, спустились на гору Хермон и начали жить среди людей, дабы проверить, трудно ли быть человеком. Увы, вместе с плотью они получили и ту гнилость, что есть и в глине, и в каждом из нас. Еще не зная об этом, вступали в браки с земными женщинами, у них рождались дети, что вырастали великанами. Сами ангелы старательно учили людей искусствам и наукам. К примеру, Азазель научил прорывать шахты, добывать металлы, драгоценные камни, обучил металлургии, показал, как ковать мечи, щиты, доспехи, строить дома сперва из дерева, а потом из камня…

– Ну-ну, – сказал я, – вот кому обязаны технологическим направлением цивилизации! А могла бы пойти по биологическому пути, как и намечал Господь… Сэр Гендельсон, мне почему-то не по себе вот так на открытой местности. Тут постоянно летают спутники-шпионы с красными крыльями.

Он посмотрел на небо, уперся в землю ладонями в латных рукавицах. Задница поднялась высоко, приглашающе, так и захотелось дать пинка этому жуку-бомбардиру. Я выждал, когда он с треском в костях разогнется.

– Войдем, – предложил он. – В монастыре должна быть нам защита…

– Ага, – сказал я саркастически, – еще?.. Одну защиту мы уже разделали.

Не отвечая, он доковылял к коню рыцаря. Тот равнодушно обнюхивал труп хозяина, Гендельсон поставил ногу в стремя ювелирной работы, но тоже какое-то странно-цельнолитое или скованное одним ударом из одного бруска металла, я с удивлением наблюдал, как грузное тело не сумело подняться на такую высокую ступеньку и начало заползать на коня, цепляясь за седло, ремни, наконец взгромоздилось, и вот в седле уже настоящий рыцарь, гордый и надменный, что значит – благородного происхождения, рожденный повелевать.

– В храм на коне? – поинтересовался я.

– Но тот выехал из храма? – отпарировал Гендельсон.

– Может, у того такой уровень допуска, – предположил я.

– Теперь этот допуск у нас, – сообщил Гендельсон.

Он пустил коня в сторону распахнутых ворот. Я двинулся следом, так удобнее. Пусть бросаются на него. Он, как сказала леди Кантина, а все остальные подтвердили, – мужчина видный. А я лучше издали буду сшибать всех, кто бросится на него, как на чучело.

В большом зале сумрачно, я огляделся в поисках привычных для костела рядов скамеек в два ряда, аналоя и прочих атрибутов католической ветви, но в просторном помещении веяло запустением. Под дальней стеной на возвышении я заметил трон с высокой спинкой. Рядом с троном блестит высокий треугольный щит, видна рукоять меча в истлевших ножнах. В тишине цокот копыт коня Гендельсона раздавался кощунственно громко. Я поглядывал в спину барона – то он без конца шепчет молитвы, то на коне вот так в церковь.

На троне в свободной царственной позе расположился скелет. Огромный, страшный. Одежда истлела, кости торчат толстые, массивные. А у ног скелет поменьше, с длинной вытянутой мордой. У меня стиснулось сердце. Люди мрут, понятно, их не жалко. Они того заслужили. Но бедная собака и здесь не оставила хозяина… Даже сейчас на ее устремленной на хозяина морде осталось выражение безграничной преданности, любви и обожания.

Я стиснул кулаки, в глазах внезапно защипало. Сколько бедная собака плакала у его ног, просила откликнуться, опустить руку, коснуться ее холки? Погладить, приласкать, сказать, что хозяин ее все еще любит? Сколько лежала, уже не в силах от голода сдвинуться с места, поскуливала, просила обратить на нее внимание? И даже сейчас видно, что последний ее угасающий взор был обращен на него, в тщетной надежде, что встанет, сильный и могучий, спасет, он же все всегда мог…

С коня послышался всхлип. Гендельсон сердито вытер слезы.

– Для собак, – проговорил он дрожащим голосом, – мы… бессмертные.

Я спросил грубо:

– У вас что, была собака?

– У меня целая псарня, – ответил он тускло. – Рождались, видели меня у своего лукошка, а когда старели и умирали, я оставался таким же… Это была только моя боль, когда они умирали! Теперь с ужасом думаю о том, что мог бы умереть на глазах собак… Для них это было бы крушением всего мира.

Я стиснул зубы, что-то и у меня в глазах совсем щемит, словно кислота, сказал едко: