Топографический кретин - Ян Ледер

никого. Кроме быстрорастворимой лапши производства своей исторической родины под названием «досирак» (впоследствии буква «С» в названии сменится буквой «Ш», что добавит продукту благозвучия, но не вкуса), итальянских певцов образца Сан-Ремо-1986, да ещё Али Розовкиной. Но Аля к тому времени уже тесно сдружилась с Лягушонком Ли, и это делало Михеича ещё более желчным, особенно когда наступала его очередь уборки территории, прилегавшей к общаге.

— Дайте мне огнемёт, — умолял он, подбирая выброшенный из окон мусор, в котором имели свойство преобладать использованные, порой неоднократно, средства женской гигиены и контроля над рождаемостью. — Ну пожалуйста, дайте мне большой дивизионный огнемёт, и я спалю этот чёртов гадюшник со всеми его ублюдками, шлюхами и спиногрызами!

Кроме мужчин, женщин и детей, Михеич не любил домашних и диких животных, советское и любое прочее государство, а также анархию, Горбачёва М. С., Лигачёва Е. К. и Яковлева А. Н., лозунг «Виват Россия!», кооператоров, китайцев и империализм. О последнем Яков мог судить по неожиданному ночному инциденту, когда его разбудили странные звуки. Было темно, но на фоне грязно-бежевой шторы различался расплывчатый силуэт: Михеич сидел на своей кровати, одной рукой придерживая одеяло, другой привычно поглаживая предмет своей гордости — иссиня-чёрную шевелюру, — и что-то невнятно бормотал.

— Эй, ты чего? — позвал Яков тихонько, чтобы не разбудить Гусси и Сэма Хромую Ногу.

— Проклятые империалисты опять аэродром захватили, — членораздельно сообщил Михеич и завалился обратно на подушку.

Его отношение к новому Яковому прикиду выразилось в ёмком и прилипчивом прозвище Неформал, которым Михеич тут же наградил старого друга: ещё больше, чем перестройку с ускорением, он терпеть не мог неопрятность как таковую и всяких рокеров-чмокеров как крайнее её проявление. Это он надоумил Гусси приписать шариковой ручкой на любимых штанах Якова: «Андеграунд его сгубил. Люди, будьте бдительны, не андеграундьте!» На то, что исполнителем был именно Гусси, безошибочно указывала неподражаемая корявость букв, а вопрос о заказчике даже и не обсуждался ввиду особого цинизма предостережения.

Посокрушавшись над имиджем, сильно подпорченным диверсантами, Яков, тем не менее, быстро нашёл решение проблемы: сунул портки подмышку и направился в другой конец коридора, к закадычным красоткам, без гуманитарной помощи которых половина мужского населения общаги давно перемёрла бы с голоду, и не только пищевого.

— Вот полюбуйтесь, — предложил он подругам. — Я придумывал фразу, чтоб цепляла, искал несмываемые чернила, губку, картон и острое лезвие, я вырезал трафарет, промокал и пропечатывал заново буквы, которые сложились в почти бессмертное: «Underground: the Best of Rock», я дважды стирал джинсы с песком, чтоб получилось потёрто, а они всё испортили одним росчерком пера. Да если бы пера — шариковой ручки, — и Яков продемонстрировал левую штанину.

— Ух ты, как здорово! — восхитилась белокурая Нинка, похожая на ангелочка, непонятно зачем приземлившегося в обитель разврата. Она обладала уникальным даром: умела раздевать мужчин, не прикасаясь к ним и не произнося ни слова, одними только синими своими глазищами.

— Чётко, — подтвердила брюнетка Алёнка, голосом и повадками очень соответствующая своей фамилии: Грохачёва. Эта, в отличие от подруги, в решительные минуты на силу взгляда не полагалась, предпочитая действовать наверняка.

— А давайте тоже попишем, — предложила скромница Даша. Её методы оставались для всех загадкой, но как-то на лекции по языкознанию из Дашиной сумочки выпал толстый японский журнал с фотографией розовых меховых наручников во всю обложку.

— Попишу, как порисую, а рисую я не приведи господь, — своими высказываниями Алёнка Грохачёва нередко ставила окружающих в тупик. Поговаривали, что её то ли брат, то ли отец, то ли бывший любовник слывёт на Сахалине известным рецидивистом.

— Ура! — Нинка захлопала в ладоши и извлекла откуда-то пурпурный лак для ногтей, точно под цвет её любимого мини-халатика. — Давай, Алёнушка, начинай, ты у нас самая творческая.

— Тема живописи? — уточнила Грохачёва, очень эротично извлекая кисточку из пузырька.

— Секс-энд-драгс-энд-рок-н-ролл, — распорядился Яков. — В лучших традициях.

— А можно без драк и рок-н-роллов? — застенчиво предложила Даша. При воспроизведении сдвоенного «л» кончик её языка на полсекунды замер на верхней губе. Даша вообще отличалась нетрадиционной артикуляцией.

Мастериц джинс-арта Яков покинул в штанах, украшенных сердечками, цветочками, солнышками и бордовыми улыбочками. Когда-то любовно натрафареченная им надпись про андеграунд кончалась теперь в районе колена, на фразе «The Best of».

Остальное — вместе с нижней половиной обеих брючин — было оттяпано, скомкано и выброшено в помойное ведро. Потому что разошедшиеся в художественном порыве девушки такого там понарисовали, что потом сами ужаснулись. И единогласно заключили, что за подобную наглядную агитацию их другу вполне могут улыбнуться пятнадцать суток административного ареста — и это ещё в случае не самого строгого правоприменения.

6 марта

Полураспад

Солдаты, слезы которых образуют потоп, кажутся невероятными. Но не в стихах, где свои законы.

Хорхе Луис Борхес

Заболел коллега по прозвищу Коляга. Как-то совсем ему нехорошо, температура огромная, лицо тоже, на работу ходить перестал, говорить почти не в состоянии, с миром общается посредством коротких текстовых сообщений.

Коляга недавно купил квартиру в пятистах шагах от нас. Поэтому заботу о его здоровье пришлось взять на себя мне. Поэтому — и еще потому, что живет он один: ни жены, ни подруги.

Не могу сказать, что бьюсь в конвульсиях от восторга всякий раз, когда он звонит с просьбой принести микстуру от кашля или химическую бурду со вкусом куриного бульона. Но понимаю: это то, что ждет меня самого в очень скором будущем, а потому встаю с удобного дивана, откладываю книжку, выключаю телевизор и проделываю полтыщи шагов в северо-западном направлении, заглядывая по дороге в аптеку и в гастроном.

Болеть вообще дело последнее, а уж болеть в одиночестве…

Когда я был у него в последний раз, обнаружил, что дверь в квартиру не заперта. Коляга сказал: уходя, оставь ее открытой, проще будет тело выносить.

Здоровый цинизм больного холостяка. Сплошной оксюморон.

Новое утро.

Старые стены.

Новое чудо в чьих-то руках.

Старое платье.

Новые гены.

Старая кровь в обновленных висках.

Тусклое небо на розовых шторах,

Солнечный взгляд из-под темных ресниц.

Странные темы ночных разговоров,

Мягкие строчки железных страниц.

Радость далекая близкого тела,

Робкая сила слабеющих рук…

Ты, не желая сама, захотела

Закольцевать незаконченный круг.

Хлипкие песни на звонких гитарах,

Старое счастье на двух простынях,

Юная мудрость на глупостях старых…

Утро! Прости недотепу меня!

Я тоже, кажется, вот-вот слягу: уши по вечерам гореть стали. Впрочем, не только у меня. Один знакомый говорит, что и у него суставы ломит и уши не на месте. Видно, бацилла бродит. Меня подцепила опасная бацилла,