Происхождение партократии - Абдурахман Авторханов

Согласившись со Сталиным, что нужно расширить ЦК за счет «независимых» людей с мест, Сорин указал, что они все-таки должны «зависеть» от того «круга людей», которые стоят во главе ЦК. Единственное его возражение Сталину – ЦК не школа управления, а «руководящий и управляющий орган», школой он является только «на десятом месте» (там же, стр. 136).

«Тройка», почувствовав, что даже наиболее рьяные защитники ее линии на съезде не смогли ослабить впечатления от выступлений Косиора, Лутовинова, Красина, Ларина, Осинского, выпустила на трибуну Каменева. Возлагаемые на него надежды Каменев оправдал только частично. Прежде всего он признался, что «мы знаем, что нас обвиняли в том, что ради всяких целей, – это говорилось в анонимной платформе и в отнюдь не анонимных речах, – что политика партии направляется нами не во имя определенных идей, а теми или другими групповыми комбинациями…» (там же, стр. 139). Каменев старался опровергнуть это обвинение, но ему это так и не удалось. Он доказывал правильность политики "тройки" (Политбюро) при помощи одного аргумента: «в этом Политбюро сосредоточен в данный момент политический мандат рабочего класса, в то время, как у вас (у критиков ЦК. – А. А.) есть мандат от статистики» (там же, стр. 141). Каменев цитирует: «т. Осинский говорит: Политбюро боится сажать в Совнарком ответственных людей, чтобы они не съели Политбюро», но, говорит Каменев, то же самое сказано и в анонимной платформе. Каменев заключает, как «марксист», обращаясь к критикам: «Чуждая нам классовая стихия делает вас своим орудием!» Каменев сказал, что «мы по Осинскому и по Красину судим о тех настроениях, которые есть за пределами этого зала. Если вникать в это дело не с точки зрения того, что мы с Зиновьевым хотим или не хотим, чтобы нас кто-то не съел, а с точки зрения идейных принципов», то, по Каменеву, Красин, Осинский и другие критики – просто уклонисты, на которых влияют «настроения за пределами этого зала», то есть «мелкобуржуазная стихия». В отношении замечания Красина, что «наркомы боятся выступить здесь», что он выступает от тех «наркомов, которые говорят по коридорам», Каменев сказал: Красин произнес «смелую, блестящую речь, которая есть политический манифест тех товарищей, которые во всей нашей политике поняли и приняли только нэп» (там же, стр. 142-143). Критики хотят, сказал Каменев, чтобы «государственный аппарат государствовал», а партия занималась агитацией и пропагандой коммунистического сознания. «Нет, товарищи: тут мы стоим и отсюда никуда не пойдем», – добавил Каменев.

Каменев огласил один абзац из той анонимной платформы, о которой так много говорил и Зиновьев. Каменев: «Эта платформа говорит: "Мы зовем все честные пролетарские элементы, группирующиеся вокруг демократического централизма, «Рабочей правды» и примыкающие к рабочей оппозиции, как состоящие в партии, так и находящиеся вне рядов ее, объединяться на основах манифеста «рабочей группы РКП». Процитировав это место, Каменев с деланным возмущением спрашивает: «Почему действительно не зовут честные рабочие элементы, группирующиеся вокруг ЦК?» Обращаясь к бывшим «децистам» Осинскому и Сапронову, Каменев сказал: «Вы сделали политический шаг, который классовым врагам нашим дал право зачислить вас в свою церковь, в свой приход» (там же, стр. 145). Когда впоследствии те же аргументы будут пущены в ход Сталиным против Каменева и Зиновьева, то они будут глубоко возмущены «подтасовкой фактов».

Грузинский вопрос занял видное место не только в прениях по национальному вопросу, но и в прениях по докладам ЦК. Первым выступил Мдивани, которого Сталин через Оргбюро отозвал из Грузии, объявив лидером грузинских шовинистов, а Ленин собирался реабилитировать на том же съезде. История вопроса и документы на этот счет были известны делегатам съезда. С тем большим интересом съезд встретил выступления грузинских «уклонистов». Однако «уклонисты» проявили больше такта и сдержанности, чем те, которые их обвиняли. Мдивани начал с того, что о больших вопросах говорили большие люди, а ему, провинциалу, приличествует говорить о том, что происходило «на очень маленьком кусочке советской земли, называемой Грузией». Он сказал, что как ЦК в Москве, так и его орган в Закавказье – Заккрайком в национальном вопросе проявляли постоянные колебания: то предлагали хозяйственное объединение Закавказья, то предлагали федерацию, потом отвергали федерацию, а предлагали «автономизацию», та же самая чехарда происходила и в отношении беспрерывных отзывов, снятий, перебросок работников. Мдивани сказал: «Я, как старый партиец, признаю, нахожу все это нужным и даже приветствую такую переброску, если это нужно. Но надо помнить, товарищи из Оргбюро, из Политбюро, из ЦК, об этом я говорил уже в Политбюро, одно дело, когда вы перебрасываете товарища из Тамбовской губернии в Орловскую, а другое – когда вы из Грузии в Москву перебрасываете… Если это нужно, мы, коммунисты, против этого не можем протестовать… Лично нам в высшей степени приятно вот здесь в Москве… Но другое дело отношение к этим переброскам беспартийной массы, приисканием приводных ремней к которой так усердно занят т. Сталин. Такие переброски всегда рассматриваются, как наказание со стороны русской части, (против) данной национальности (Голос с места: «Неправда!»). «Неправда» может говорить тот, кто неправду эту делает там» (там же, стр. 150-151). Мдивани не говорил, вероятно, и пяти минут (по стенограмме он говорил только 11/2 страницы), тогда как по регламенту ему полагается 15 минут, как председательствующий (Рудзутак) его остановил: «Ваш срок истек». Мдивани: «Разрешите еще три минуты». Из зала голоса: «Просим».

Мдивани сказал, что даже по заключению комиссии Каменева и Куйбышева обвинения против «уклонистов» не подтвердились, их политика по национальному вопросу оказалась правильной. Мдивани: «И теперь мы находимся в такой стадии, что там, в ЦК, эта политика признана, да и признается теперь в тезисах т. Сталина, поскольку я вообще могу понять т. Сталина… (но) теперь создано такое положение, когда политика одна, а лица другие. Что ж, т. Сталин, задаю вам вопрос: политика для лиц, или лица подбираются под политику?» (Сталин согласился одобрить политику «уклонистов», но не согласился вернуть их из Москвы в Грузию. – А.А.). Мдивани кончил вопросом: «…Где же ваша национальная политика?… Говорить о каких-либо уклонах… это шутки да прибаутки… По национальному вопросу были разногласия, и эти разногласия решены теперь в пользу нашей группы. Политика их должна проводиться там, а люди остаются здесь. Так что же, т. Сталин, политика для лиц или лица для политики?» (там же, стр. 152).

Выступивший после Мдивани сторонник Сталина Орахелашвили оспаривал, что комиссии Дзержинского или Каменева в чем-либо находили правильной политику по национальному вопросу группы Мдивани. Он сказал, что «в лице т. Мдивани перед съездом предстал тип грузинского уклониста» (там же, стр. 152). Сторонник Мдивани, бывший председатель правительства Грузии Ф. Махарадзе, указав, что Орахелашвили все еще продолжает говорить об «уклонистах», заметил: «После тех фактов, которые хорошо известны и т. Орахелашвили (оратор имеет в виду секретную статью Ленина по национальному вопросу. – А. А.), это слово должно быть изъято из употребления… Этот термин (уклон) должен быть отнесен, пожалуй, к тем товарищам, которые действительно уклонились от нашей национальной программы, от учения по этому вопросу т. Ленина» (там же, стр. 155).

Махарадзе рассказал, как Орджоникидзе единолично руководит не только Закавказским крайкомом, но непосредственно руководит также местными организациями, минуя Центральные Комитеты закавказских республик. С очень резким ответом «уклонистам» выступил Орджоникидзе, который, собственно, осуждал не столько политику «уклонистов», сколько ту осторожную национальную политику, которую Ленин требовал проводить в Грузии. По Орджоникидзе выходило, что руками «уклонистов» Грузией управляют националисты-меньшевики и князья. Даже после секретного письма Ленина по национальному вопросу, с которым все делегаты были уже ознакомлены, Орджоникидзе не отступил ни на шаг от своей, по словам Ленина, «политики великодержавного держиморды». Такое смелое и безоговорочное противопоставление Ленину Орджоникидзе мог позволить себе при условии абсолютной поддержки «тройки».

Речь Орджоникидзе записана на пяти страницах без того, чтобы его прервал председатель, как это было с Мдивани. Даже после продления времени речи Мдивани отведено только 2 1/2 страницы, речи Махарадзе – 3 страницы. Еще одна деталь, показывающая, до чего терпеливый Сталин доходил в своей мелочной мстительности: Мдивани и Махарадзе были членами большевистской партии беспрерывно со дня ее создания – с 1903 года. Так записано во всех справочниках до данного съезда. Но в списке делегатов двенадцатого съезда, где приводятся даты вступления в партию, у Мдивани вместо даты поставлена черточка, как будто он вообще не вступал в партию, а у Махарадзе указано: «в трех анкетах разные даты. Запрошен ЦК Грузии» (там же, стр. 693, 701).