Русь. Том II - Пантелеймон Романов

На левой стороне застучали ногами и стульями.

— Вот эта сторона, — сказал Гучков, указав на спокойно сидевшую правую сторону, — показывает, как надо вести себя на заседании.

Потом, сев, скучливым голосом предоставил требуемое слово.

Все, повернув головы, слушали, как представитель большевиков, перегнув бумажку на пальце, читал декларацию, в которой вторичное собрание выборщиков считалось фальсифицированием мнения петербургского пролетариата, заявлялось о резком осуждении мировой войны и о невозможности для пролетариата входить в те организации, которые ставят своей целью спасение страны на костях рабочих и крестьян.

Гучков всё с тем же скучливым видом, точно он уже наперёд знал всё, что эти люди имеют заявить, смотрел на читавшего, повёртывая рукой с обручальным кольцом крышечку от чернильницы, а иногда обращался к Гвоздеву.

— «С кучкой самозванцев, сторговавшихся с буржуазией, мы поведём упорную борьбу!» — выкрикнул читавший последнюю фразу, обращая свой голос к сидевшим за столом Гвоздеву и Гучкову, которые в это время о чём-то говорили.

Они подняли головы только тогда, когда почти половина собравшихся, двигая стульями, направлялась к выходу.

Гучков всё с тем же безразличным видом смотрел вслед уходившим. В зале стоял шум, пронзительно свистели, кричали.

Взявший слово Гвоздев сказал, что все силы сейчас должны быть направлены на борьбу с германцами и царизмом, но что социальная революция в настоящее время не на очереди. Пока что власть должна из рук правительства перейти в руки буржуазии…

Слева послышался иронический смех, другой голос так же иронически сказал:

— Браво!

— Мы накануне буржуазной революции, — продолжал Гвоздев, опираясь на стол ладонями вывернутых рук, — и должны отнестись к ней сознательно.

После нескольких речей, часто сопровождавшихся восклицаниями или смехом с мест, был поставлен вопрос: избирать или не избирать представителей в военно-промышленные комитеты.

Сидевшие в рядах подняли руки. Счётчики с двух сторон пошли считать. Потом подошли к столу президиума.

— За избрание девяносто пять человек при восьми воздержавшихся, — объявил Гвоздев, встав за столом.

Участие рабочих в военно-промышленных комитетах было решено.

XVII

Перед рождеством Алексей Степанович был выпущен. Его продержали главным образом за оскорбление лица, арестовавшего его, но политических улик против него не было никаких. Поэтому Маша, не боясь провала своего кружка, носила ему передачу и под конец ходила к нему в тюрьму на свидания.

И то обстоятельство, что ей приходилось заботиться об этом человеке, победило в ней необъяснимое отталкивание, какое у неё было вначале по отношению к Алексею Степановичу. Оно сменилось чувством дружеской и материнской заботы. Прежде она не могла сказать с ним ни одного слова, в котором выражалась бы какая-то интимность. Тут же она поневоле, чтобы не вызвать подозрений у администрации, говорила те слова, какие должна говорить любящая женщина.

— Я живу только ожиданием той минуты, когда я опять буду с тобой, — сказал ей один раз Алексей Степанович.

И Маша не знала, говорит ли он это для вида, или у него уже проявилась смелость говорить ей то, что он чувствует.

И вот, когда теперь Алексея Степановича выпустили, Маша вместе с радостью за него почувствовала испуг при мысли о том, как она встретится с ним наедине?

Она терялась и не знала, что делать; нервы были напряжены до крайности.

Алексей Степанович должен был придти к ней на другой день по выходе из тюрьмы. И Маша, боявшаяся, что эта встреча может выйти для обоих тяжёлой, в то же время не могла удержать в себе желания женщины сделать всё красивее для этой встречи. Она даже вымыла голову, чтобы волосы были мягкие и пушистые. Она часто замечала, что Алексей Степанович украдкой смотрел на её волосы. Надела то платье, какое он особенно любил, — юбку с чёрным сарафаном и бретельками на плечах белой блузки.

Он обещал придти ровно в восемь. Она знала его точность и со страхом смотрела, как стрелка подходит к восьми. Сейчас должен был раздаться звонок. А она всё ещё не могла представить, как произойдёт эта встреча. У неё уже не было ничего, кроме боязни позорной неловкости. Чтобы разрядить чувство ожидания, она занялась уборкой, поставила чайник. Вдруг она с испугом посмотрела на часы. Стрелка перешла уже за девять… Вот уже четверть, наконец половина десятого, а его нет. В эту минуту у неё прошла уже боязнь неловкости, вместо неё был один только страх при мысли, что случилось что-то. Она уже не могла усидеть спокойно на месте, вставала, ходила по комнате, подходила к передней, напряжённо прислушивалась, не раздадутся ли по лестнице шаги.

Ничего не было слышно.

Потом подходила к окну и, отодвинув штору, старалась заглянуть на улицу к подъезду.

При этом сама слышала, как бьётся её сердце и стучит в висках.

Вдруг в передней задребезжал звонок. Маша остановилась, чтобы удержать сердцебиение, потом бросилась в переднюю, чтобы обхватить руками шею человека, который со всей очевидностью стал дорог ей, и вдруг с ужасом отшатнулась…

На пороге перед ней стоял неизвестный в серой шинели, бледный, с ввалившимися щеками и давно не бритый.

Это был её муж Дмитрий Черняк.

XVIII

Отшатнувшись, Маша как бы сама испугалась своего движения и, вскрикнув: «Милый! Жив?» — бросилась к нему на шею.

Черняк, странный, изменившийся, держал её в своих руках и, как бы не веря себе, спрашивал:

— Неужели рада? Неужели ещё любишь меня?

И Маша в порыве чувства к близкому человеку, мнимую гибель которого она неожиданно для себя так глубоко переживала, хотела со всей силой нахлынувшего чувства крикнуть, что она любит его, что она никогда не может забыть его, своего р о д н о г о.

Но в этот момент за его спиной она увидела входившего в раскрытую дверь Алексея Степановича.

И вместо горячего, самозабвенного восклицания она только сказала:

— Какое счастье, какая неожиданность…

И сняла руки с плеч, не успев обнять мужа.

— А вот и другой спасённый!.. Это наш товарищ по партии, только что выпущенный из тюрьмы, а это… мой муж. Познакомьтесь. Да что же ты не раздеваешься? Раздевайся скорее!

Черняк закусил губы, но потом с неловкой улыбкой шутливо сказал:

— Мы с вами оба оказались в роли юбиляров?

Маша бросила благодарный взгляд на мужа и открыто ласковый на Алексея Степановича.

Она заметила, как у Алексея Степановича сверкнула искра в глазах, когда он увидел, что Маша обнимает какого-то мужчину.

Он с чувством, встряхнув, крепко пожал бледную, исхудавшую руку Черняка.

— Ну, проходите, проходите, — говорила Маша в каком-то приподнятом тоне. У неё было напряжённое, раздвоенное состояние.

Она говорила торопливо, нервно, делая много лишних и суетливых движений.

— Я только совсем грязный с дороги, — сказал Черняк.

— Хочешь взять ванну? Я сейчас сделаю. Да? — спрашивала Маша.

— Нет, ванну не стоит. Это потом. Просто умыться, — сказал Черняк, входя в комнату и оглядываясь в ней.

— Тогда идём сюда.

Маша взяла за руку мужа и с пылавшими щеками повела его в дальний конец маленького коридора.

Она сама не знала, отчего у неё горели щёки, и ей было неприятно и стыдно, что Алексей Степанович видит её раскрасневшейся.

Введя мужа в ванную и закрыв дверь, Маша бросилась ему на шею и начала торопливо целовать в глаза и щёки, точно этой торопливостью и лихорадочностью старалась вознаградить его и в то же время бессознательно старалась предупредить желание Черняка поцеловать её в губы.

— Какое счастье! — говорила Маша, и при мысли о прежнем их счастье и о том, с каким нетерпением он должен был ехать к ней, у неё выступили на глазах слёзы.

— Неужели всё по-прежнему? — сказал Черняк, и он поцеловал её, прижав к себе своими слабыми руками. Потом посмотрел на её платье и на волосы. — И платье моё любимое надела, будто ждала меня, и волосы такие же пушистые…

Он хотел погладить их рукой, но Маша сказала поспешно:

— Да, полотенца не дала! — и, отстранившись, торопливо пошла в комнату.

Алексей Степанович стоял спиной к ней и смотрел на фотографическую группу в чёрной рамке.

— Это ужас, что человек пережил, — сказала Маша, как бы упоминанием о страданиях показывая, что в ванной комнате ничего не было, кроме рассказа о пережитом.

Она доставала полотенце из комода и всё говорила, чтобы не было ни одной минуты молчания, как будто эти слова служили для неё какой-то зашитой. Торопливо захватив полотенце, она побежала в ванную.

— Ну, вам сейчас не до гостей, — сказал Алексей Степанович, когда они вернулись. — После как-нибудь зайду.