Многоликое волшебство - Дмитрий Лебедев

Братья держали в руках бокалы с разлитым в них вином, но разговор никак не клеился. Казалось бы, столько надо было сказать, столько обсудить, но на поверку никто из них не мог и слова вымолвить.

— Давай помянем отца, — сказал наконец Серроус тихим бесцветным голосом. Замечание уместное, но на завязку разговора не тянуло.

Они молча отпили вино и, потупив взоры, выдержали положенную в таких ситуациях паузу. «Помянем отца». Почему эти слова пришли в голову именно Серроусу, а не ему? Совсем не случайно. Он, Руффус, как-то на удивление быстро и легко забыл о недавней потере. Может, этому помогла смена обстановки, может, еще что, но факт надо было признать, как очевидный. А Серроус, похоже, все еще помнил это и переживал. В этом свете принцу казалась уже не такой уж необъяснимой та грубость, которой сопровождались их последние встречи. Может, брат просто более глубоко переживал случившееся, чего не мог понять поверхностно все воспринимающий Руффус.

Да, собственно, с этого-то все и началось. Именно смерть отца и послужила причиной того, что события стали развиваться в столь динамичном ключе. А что было бы, решись Селкор передать корону ему, как подсказывали жрецу его чувства? Не поменялись бы они с братом сейчас местами? Как знать, как знать. То есть, полного повторения ситуации, за исключением перемены действующих лиц, конечно же, не было бы, но не попытался ли бы Тиллий переключить свое внимание на него, Руффуса, и привести его к полному принятию короны? А смог бы тогда Руффус сохранить вне зависимости от Селмения хотя бы часть себя, как это сделал Серроус? Вопросы, вопросы. Но так ли эти вопросы лишены смысла, как кажется на первый взгляд?

— А как ты себя чувствуешь здесь? — решился наконец поинтересоваться Руффус.

— Ты о том, что я чувствую, утратив постоянную связь с Селмением? — как-то вяло переспросил Серроус и, получив утвердительный кивок в ответ, продолжил. — Достаточно одиноко. Да как, наверное, и ты.

— Да, это точно. Так быстро и легко привыкаешь к тому, что с тобой всегда тот, у кого на любой вопрос готов ответ, у кого в любой ситуации есть чем помочь, что лишившись этой поддержки чувствуешь себя осиротевшим, что ли. Во всяком случае, достаточно неуютно.

— Ты знаешь, в последнее время мне даже стало нравиться общество Селмения. Да, он весьма мрачная фигура, но для характеристики его подходов я бы выбрал слово «жёсток», а не «жесток». Он, в общем-то, совсем не тот маньяк, каким его рисуют легенды. Хаббадские, естественно, потому как в наших, эргосских, трактовках он никогда маньяком и не выглядел. И я даже понимаю почти все его порывы. Не всегда согласен с ними, но, как правило, понимаю…

И снова молчание. Долгая мучительная пауза, потому как этот обмен фразами уже много больше напоминал беседу, но все равно был не о том. Все не о том.

А, кстати, мог бы Руффус вот так же сказать, что понимает почти все желания Странда, не покривив при этом душой? Навряд ли. Подняв глаза, только сейчас Руффус обратил внимание на то, что на брате не было короны. Что это значит? Что он не хочет подчеркивать сегодня то, что их разделило, что он хотел прийти на встречу максимально очищенным от чуждого влияния, или же недостаточно доверял Руффусу, опасаясь, что вид ненавистного талисмана может того подтолкнуть к каким-либо действиям, на которые он не сможет без магии адекватно отреагировать? Да ладно, чего уж мучить-то себя понапрасну бессмысленными вопросами.

— Я все время переживаю, — заговорил Серроус, приподнимая лицо, и в глазах его была боль и досада, — что так и не встретился с тобой один на один, не поговорил до твоего отъезда. Мне все казалось, что это никуда от нас не уйдет, всегда успеется, а тогда, мол, была куча дел существенно большей срочности. Нам, вообще, часто кажется, что со своими-то никогда не поздно разобраться, а дела — вот это срочно, вот это важно. Может быть, за ту мою недальновидность нам теперь и приходится так расплачиваться. Короче, я хотел бы попросить за это прощения.

— Да-да, конечно, — затараторил в ответ принц, — я тоже очень сожалею, что покинул Эргос, не поговорив с тобой. Тогда мне казалось, что если я с тобой встречусь, то мне не удастся уехать из замка. Наверное, правильно казалось. Ты знаешь, а я ведь отправился к Странду просить нам помощи от мондарков, — Руффус сам поразился, произнеся эти слова, как скоро он забыл, с чем приехал к Странду, и как легко отказался от своих изначальных намерений. — Тогда я не знал, что… — и слова застряли у него в горле.

— Да, забавно. Поговори мы тогда — и, как знать, что бы сейчас было?

Они снова замолчали. Похоже, что оба обречены сегодня на такую форму разговора. Небольшая вспышка активности, неизбежно заводящая на зыбкую почву, и снова молчание, потому что никто не хочет первым подступить к самому неприятному, не то чтобы стараясь не замечать этого, но как-то ненавязчиво обойти.

— Ну что, завтра? — первым решился Руффус, не в силах более игнорировать очевидное. По реакции Серроуса было ясно, что он так же прекрасно понял, о чем идет речь. Он даже оживился немного, потому как бродить вокруг да около не доставляло ему удовольствия, но и перевести на эту тему разговор — решимости не хватало.

— Давай завтра. Чего уж тянуть. От неизбежного не уйти.

— А может, мы как-то еще обойдемся без этого? — с очевидной даже для самого себя безнадежностью попробовал Руффус. — Почему мы все время подходим к этому как к неизбежному?

«Это», «этого». Они всячески избегали называть своими словами то, что им завтра предстоит. Никто не хотел признаваться, что завтра они вынуждены будут сойтись в поединке, из которого лишь один выйдет живым.

— Наверное, потому, что оно и впрямь неизбежно, — грустно ответил Серроус. — Теперь уже мы не можем остановиться. Слишком уж далеко все зашло, чтобы можно было давать событиям обратный ход.

— Ты говоришь о том, что живущие в нас Селмений и Странд не дадут нам этого избежать? — с отчаянной надеждой неизвестно на что спросил принц. — Но что нам мешает поселиться вот здесь, где ни тот ни другой не смогут до нас дотянуться?

— Да они-то здесь причем, — отмахнувшись ответил Серроус. — Теперь уже не в них дело. По крайней мере, далеко не только в них.

— А в ком? Не в нас же?

— А что ты будешь делать со всеми теми тысячами людей, что стоят сейчас внизу? Не мы ли втравили в это дело народы двух огромных стран? Согласен, что почти вся вина за это лежит только на мне, но кому от того будет легче? Или ты лелеешь какие-либо надежды на то, что останься мы здесь, — и они мирно разойдутся по домам?

— Да навряд ли.

— Вот-вот. И я о том же. В любом случае они сойдутся завтра в сражении, только если мы уйдем от этого, то кем мы после этого будем? По-моему, предателями. Сейчас уже, если хочешь, разговор идет не о поединке между двумя братьями. Просто так вышло, что они, в смысле мы, являются видимыми полюсами, а столкновение происходит между двумя народами, между двумя взглядами на историю. А мы? Мы — фигуры на шахматной доске, а где ты слышал, чтобы черные и белые фигуры братались посреди партии? Фигуры — только зримое отражение хода партии, а сама партия разыгрывается свыше. И только этим высшим игрокам дано право заключать ничьи, хотя в данном конкретном случае, похоже, никто этого делать не собирается. Если мы сейчас попробуем сойти со сцены, то все те жертвы, что уже имели место, и что вскорости будут, окажутся напрасными. Тогда, вместо призрака брата, нас обоих будут навещать тысячи и тысячи призраков убитых нашими, и в основном, конечно, моими, несостоятельными амбициями. Короче, не знаю, как ты, но я уже чувствую на себе ответственность за всех тех людей, что я втравил в эту заваруху. Не скрою, начиналось это существенно проще и примитивнее. Все было замешано только на диком желании вернуть нашей династии должное положение, но теперь уже у меня сложились некоторые планы, которые, будь они реализованы, может, и пригодятся людям. Не знаю, что будет лучше, если ты победишь, или же я, но в любом случае, отступать уже поздно.