Современная датская новелла - Карен Бликсен

Меня удивило, что полковник демонстративно покинул палатку, где был с проверкой, едва туда вошел портняжка и запел. Право же, со стороны командования неразумно так долго держать в секрете, кто наш враг. У рядового солдата неизбежно появится чувство, что его дурачат. Если завтра вопрос не прояснится, я официально обращусь к генералу. Может, тут просто какое-то недоразумение.

Я сделал обход лагеря, выясняя, не нужно ли кому-нибудь снотворное в связи с резкой переменой в образе жизни. В одной палатке из шишек и гнилушек смастерили модель портняжкиного чудища. Детский интерес ко всяким небылицам все-таки немножко раздражает меня, хотя возможно, что солдаты относятся к ним просто как к невинному развлечению.

Над лагерем — зеленоватый серп луны. Почти весь вечер слышались странные крики какой-то птицы — я так и не смог определить, какой именно. Попытаюсь заснуть. Хотелось бы мне проснуться с большей способностью верить!

Четвертый день

В том мире, куда мы себя заточили, властвуют совсем иные законы, чем в мире, который принято называть реальным. Здесь не имеют значения ни разум, ни порядок, ни милосердие, ни даже случайности. Законы, которые движут нами, могли возникнуть разве только в воспаленном мозгу бога, страдающего бессонницей. Их последовательное развитие внушает ужас.

Вскоре после того, как разбили лагерь, все мы собрались перед небольшим помостом, с которого командование обычно провозглашает свои приказы. Внезапно появился подполковник, неверными шагами направился к помосту, спотыкаясь, поднялся по ступенькам.

Судорожным, срывающимся на крик голосом он заявил, что враг и в самом деле оказался многоногим чудищем. Он замолчал; лицо его исказилось напряженной гримасой. Он то и дело украдкой поглядывал на желтую палатку. Показались генерал и полковник. Мы еще не успели заметить пистолеты у них в руках, а подполковник уже поднял руки вверх, побледнев, как ребенок.

Но каждый из окружавших помост уже успел получить свою дозу яда.

Полковник держал под прицелом гримасничающего мятежника, пока генерал опровергал его высказывание. Неправда, что наш враг — чудище, кто он, пока открыть нельзя, но уж, во всяком случае, не чудище. Сейчас генерал может сказать только, что позиции неприятеля расположены не там, где предполагалось, и что мы достигнем их не раньше чем через три дня.

Окончив речь, генерал секунду постоял неподвижно. В это время в толпе кто-то что-то пробормотал. Что-то невнятное. Потом это слово стало раздаваться то там, то здесь, громче, теперь уже внятно.

— Портняжка, портняжка, — повторяли люди на площади.

Генерал спросил, что они имеют в виду.

— Вчера портняжка говорил, что враг — чудище, а сегодня это говорит подполковник, — крикнул кто-то.

— Они помешались, — не задумываясь, объявил генерал. — Портняжка арестован сегодня ночью при попытке к бегству, подполковником мы сейчас займемся.

В толпе то тут, то там возникало волнение, ропот, беспокойная возня.

— Мы должны пресечь распространение досужих вымыслов, должны добиться слепого послушания. Пропаганде, направленной против армии и ее действий, будет дан отпор.

У генерала теперь совсем другой голос.

Генерал и полковник спустились с помоста и исчезли в желтой палатке; подполковник шел между ними.

Попозже вечером я зашел к ним, но это ничего не дало. Они посоветовали мне заниматься растяжениями связок и не совать свой нос в вопросы стратегии и военные тайны. Собственно, я этого и ожидал.

В течение вечера ко мне заходило много народу, у них ничего не болело, они просто хотели знать мое мнение о случившемся. Я отвечаю уклончиво, не утешаю их, ибо предвижу, что дальнейший ход событий будет ужасен. Но стараюсь привести все в систему, найти какую-то логику. И по молчанию своих собеседников чувствую, что получается это у меня слабо и неубедительно.

От многих я слышу, что они подозревают того-то или того-то в сотрудничестве с врагом. Их обоснования потрясающе наивны и, кажется, построены на сказке о том, что наш враг — многоногое чудище. С таким же успехом они могут заподозрить и меня, поэтому высказываюсь с осторожностью.

Они все больше и больше распаляются ненавистью к врагу, ожидающему нас где-то впереди. Говорят горячо, убежденно, как люди, которые долго терпели, но наконец, не выдержав, решили нанести ответный удар. Распространение слухов они приписывают подрывной деятельности врага. Боюсь, что нам придется пройти свой путь до конца, повернуть назад уже невозможно. Мы — армия истинных идеалистов, таких же идеалистов, как кочующие лемминги, для которых нет иного пути, кроме того, что уводит прочь из родных мест.

Уже ночь, сквозь холст палатки сочится сырость. В нашей палатке все время разговаривают. Я напряженно вслушиваюсь, пытаясь уловить нотки сомнения, недовольства. Но я слышу твердые, уверенные голоса. Насколько я могу судить, их пыл не угасает. Что бы ни происходило, все только подливает масла в огонь их ненависти к врагу. Страх слишком долго высасывал из них души, и теперь пустоту в груди заполнила неистребимая воля к победе.

Пятый день

Сегодня шагали молча. Тяжелое, налитое зноем небо нависало над нами. Войско охвачено лихорадкой шпиономании. Большинство уверено, что портняжка и подполковник — вражеские агенты, задачей которых было сеять панику, вносить разброд и шатание в ряды нашей армии. Вспомнили, что портняжка лишь недавно приехал в город, что его прошлое никому не известно. Командование сейчас изучает его документы и собирает о нем различные сведения.

Подполковник и портняжка публично покаялись в содействии распространению слухов, создающих ложное представление о нашем враге, объяснив свой поступок нервным потрясением и недостатком внутренней дисциплины; но покаяние — впрочем, по-видимому, чисто формальное — не спасло их. Они стояли на помосте, осыпаемые бранью. Солдаты особенно поносили портняжку. Ему не могли простить восторга, с которым все они раньше слушали его якобы забавную песенку. А теперь он был очень жалок — дрожал, таращил глаза, как ребенок, который, играя с любимым животным, нечаянно задушил его.

Было это в полдень, когда мы после долгого перехода остановились на отдых в небольшой лощине. Разбили желтую палатку, поставили помост, привели двоих обвиняемых со связанными за спиной руками.

Одновременно генерал объявил, что мы уже завтра утром встретимся с нашим таинственным врагом.

Он сказал это, очевидно, для того, чтобы успокоить армию, но сейчас, когда ненависть к врагу достигла апогея, солдатам нужно было нечто более конкретное. В их теперешнем настроении они были бы рады, если бы им, как делалось в средние века, дали в руки восковую куклу, изображавшую их врага, и они могли бы всячески измываться над нею, чтобы навредить таким образом врагу реальному.

Генерал, рассерженный неожиданной реакцией солдат, жаждущих узнать о враге все, заупрямился и не стал давать никаких разъяснений. На секунду мне почудилось, что хоть теперь они что-то поймут, но я ошибся — ведомые непреодолимой силой, они могут двигаться только в одном направлении, подобно лавине.

Вечером нам было сделано новое сообщение. Известие, полученное утром, — что враг находится на расстоянии одного дневного перехода отсюда, — оказалось ложным. Предполагается, что мы будем в радиусе действий противника еще через два или три дня.

Войско встретило новость довольно равнодушно. Немножко поворчали и разошлись. Вроде того, как иногда подергивается лицо крепко спящего человека. Раз противник еще так далеко, интерес к нему опять поостыл. Пока всех занимал только поход. Теперь командование поняло наконец психологию своего войска.

Именно по этой причине лагерь разбили только поздно вечером. Ставили палатки спокойно, привычно, но без особого рвения.

Те, кто обращался ко мне с небольшими повреждениями коленных суставов и стоп, в основном помалкивали. Разве что жаловались на усталость или на то, что враг так долго не показывается.

Мы недоступны страху и панике, ведомые волей — нашей собственной волей, вырвавшейся из-под контроля разума. Волей лунатиков. Наши тела автоматически выполняют простейшие действия — ноги шагают, губы спрашивают, кто наш враг; мы же погружены в расслабляющее созерцание своей ненависти. Заряд активного действия, как ампула с ядом, лежит у нас внутри, в ожидании приказа; тогда мы перекусим ампулу, и яд безраздельно овладеет нами.

Шестой день

В полдень двое солдат попытались убежать. Один — веселый и милый парень, другого я не помню. Их ожидала кара, установленная за дезертирство в условиях военного времени.

Генерал выделил при помощи жеребьевки шестерых солдат и велел им отвести дезертиров за сараи, мимо которых мы как раз проходили.