Возвращение в эмиграцию. Книга первая - Ариадна Васильева

Цвел июль. В Париже стояла прекрасная погода. Вести о России становились день ото дня тревожней. Немцы брали город за городом, казалось, ничто на свете не может остановить их. Нам оставалось снова ждать и томиться от собственного бессилия. Вася Шершнев сказал однажды:

— Все-таки сволочи большевики — выгнали нас. Теперь сидишь, как дурак, и им же не можешь помочь.

В августе в кранкен-кассе затребовали новое медицинское заключение, и снова доктор Штубе безропотно выдал его. Уже было ясно, что он ломает комедию, прекрасно понимая истинное положение вещей Неожиданно в кранкен-кассе предложили устроить Сережу в санаторий. Вот не было печали! Пришлось выкручиваться, придумывать повод, не позволяющий воспользоваться таким роскошным предложением.

В конце августа матушка воткнула в карту булавку — обозначила окружение Ленинграда. Ходила пасмурная. Ее молодость была связана с этим городом. Мы с Любашей испуганно разглядывали страшные знаки на карте. Любаша приставила палец к булавке и долго вытягивала губы, готовясь сказать:

— Й-й-я ро-одилась з-здесь.

Я поискала на карте Одессу. И вдруг в голову пришла странная мысль. Батюшки, да ведь все мы когда-то родились в России. А то уж как-то забывать стали.

9

Загадка мадам Тибо. — Отмеченные звездой Давида. — Сюрприз

В сентябре, протягивая Сереже последнее освобождение, доктор Штубе сказал, глядя ему прямо в глаза:

— Мои возможности исчерпаны. Постарайтесь устроиться как-нибудь иначе. В дальнейшем придется идти на консилиум. Сами понимаете, насколько это нежелательно.

Пришло время менять тактику. Хоть и приходились денежки из кранкен-кассы очень кстати, но и брать их раз за разом от немцев становилось все противнее. Не брать тоже нельзя. Увязли.

Снова совещались с матерью Марией, ломали головы, прикидывали и отбрасывали один вариант за другим.

Одна Ольга Романовна сохраняла спокойствие и просила не дергаться раньше времени. У нас в запасе был еще целый месяц. В это время матушка получила партию детской одежды, и надо было распределять одежду между семьями находившихся в плену наших солдат. На переживания времени почти не оставалось. Недели через две появилась довольная Ольга Романовна.

— Ну, Сергей Николаевич, выход найден.

На сей раз мне, а не Сереже предстояло встретиться с каким-то Рунге. При встрече сказать, будто послала меня к нему мадам Тибо. Или Тюбо — не помню точно.

— Будете говорить все, кроме правды, — предупредила Ольга Романовна. — Что нужно, он и без вас знает.

До встречи оставалось два дня. По ночам меня донимали кошмары. Рунге представлялся тощим немцем в черной форме с черепом и скрещенными костями на рукаве. Я сидела перед ним на жесткой табуретке, сжавшись в комок. Он кричал:

— Говорите правду! Говорите правду!

От ужаса просыпалась, переворачивала подушку холодной стороной, крестилась, засыпала, и все начиналось снова.

Роковой день настал. С утра Сережа нервничал, все у него сыпалось из рук. Начал бриться — порезался. От резкого движения порвалась на локте старенькая рубашка.

— Нет, — сказал он, давая зачинить рубашку, — я так не могу. Я не пущу тебя к этому Рунге, сам пойду.

И вместо того, чтобы мне спокойно собираться на свидание, мы стали ссориться. Я доказывала, что, не выполнив требований Ольги Романовны, мы можем поставить под удар ее, испортить все дело. Он уперся — ни в какую.

Время шло. Мы ходили друг за другом по комнате, несчастные, злые, размахивали руками. То он задевал меня, то я его.

— Я заварил эту кашу, я и должен расхлебывать, — твердил Сережа. — А тебя, чтобы ты так рисковала… не пущу — и баста! Лучше мне перейти на нелегальное положение.

Я развернулась и побежала к матушке. Она даже рассердилась на Сережу.

— Да что это за ослиное упрямство такое!

Поднялась к нам, стала его уговаривать. Билась, билась, наконец, не выдержала:

— Я вас поколочу, Сергей Николаевич! Хоть мне это и не пристало.

Я так живо представила, как матушка колотит Сережу, что не выдержала — фыркнула. И она засмеялась.

— Ну, будет вам, будет. Там все оговорено, для Наташи эта встреча совершенно безопасна, даю вам честное слово.

Он бросил косой взгляд.

— Собирайся.

Я быстренько оделась и побежала к метро.

Весь октябрь было ясно, а тут надвинулись серые тучи, сея время от времени мелкий дождь.

Над тротуарами плыли зонтики, с каждой минутой становилось все холодней, хотя воробьи веселились по-весеннему и даже купались в проточных канавках вдоль мостовых.

Я легко нашла нужный адрес, свернула во двор. Это был небольшой парижский дворик, совершенно пустой. Я присела, как было условлено, на скамейку, достала из сумки журнал с цветной обложкой.

Минута в минуту назначенного времени отворилась дверь одноэтажного особнячка в глубине двора. Появился полный светловолосый мужчина в темно-синем костюме и направился прямо ко мне. Я поднялась. Он приблизился, посмотрел вопросительно. Я спросила по-русски:

— Простите, это вы — господин Рунге?

Он кивнул.

— Я от мадам Тибо.

Он снова кивнул, показал на скамейку.

— Давайте сядем. Слушаю вас.

Я замялась, не зная с чего начать. Он улыбнулся, кивнул головой, давай, мол.

Боже, чего я ему только не плела! Про смертельно заболевшую бабушку, про родственников, про появившегося на свет младенца, за которым нужен уход да уход… Он внимательно слушал.

Я выдохлась, губы запеклись, а он все смотрел на меня и ждал продолжения. Потом спросил:

— Скажите, а эти ваши родственники — это ваши или родственники мужа?

— Мужа… ах, нет, мои. Знаете, сестра моей матери, а у нее брат… сын…

Боже, я совершенно запуталась. Глянула виновато в его глаза. Глаза были участливые и, я вдруг совершенно отчетливо увидела, иронические и все прекрасно понимающие. Все-то он знал, притворщик, наша мирная беседа происходила исключительно для видимости. Но для кого разыгрывалась эта комедия, я так и не поняла. Может, за нами следили из окон особняка?

— Не надо так волноваться, — сказал он, сунул руку в нагрудный карман и достал узкий конверт. — С этой бумагой пойдете… — он назвал немецкое учреждение, — не бойтесь, это не гестапо. Пойдете сами, без мужа. Вы меня хорошо поняли?

Я облизала губы, кивнула.

— В комнате номер четыре отдадите письмо секретарю, вам скажут, что делать дальше. Все. До свидания. Идите.

Я поднялась, как автомат. Он остался сидеть. Я двинулась идти, он тихо и явственно сказал:

— Ничего не бойтесь, все будет хорошо.

Я вышла из подворотни на улицу.

Как и доктор Штубе, Рунге исчез из нашей жизни. Как и доктор Штубе, он прекрасно говорил по-русски. И больше никогда мы не встречали ни его самого, не слышали ни от кого даже упоминания его имени. Что за учреждение пряталось за дверью особняка, откуда он вышел ко мне, не знаю. Всю жизнь потом мы с Сережей пытались разгадать эту тайну. Кто был этот Рунге? Кто была эта загадочная мадам Тибо? Какую роль во всем этом играла Ольга Романовна? И не была ли она сама этой мадам Тибо или Тюбо? Несомненно было одно. Эти люди работали против немцев и помогали всем, кто не хотел работать на них. Несомненно было и то, что положение Рунге было достаточно высоким и солидным.

Сережа встретил меня так, словно я вернулась с того света. Вертел запечатанный конверт, а я взахлеб рассказывала про Рунге, как морочила ему голову байками, как он внимательно слушал, как доброжелательно сказал: «Ничего не бойтесь, все будет хорошо».

Легко сказать — не бойтесь! На другой день я отправилась по указанному на конверте адресу.

В комнате номер четыре, большой, пустой, с темными кожаными диванами, подтянутая и строгая немка взяла письмо, указала на стул, велела ждать.

В скучной, вымытой до блеска приемной какого-то важного чина, кроме меня, никого не было. Я даже не знаю, существовала ли я сама, не во сне ли все это происходило, — так было тихо. От страха, наверное, подкатил к горлу тошный ком, воображение стало разыгрывать безобразные сцены ареста. Чудилось, вот-вот вломятся сюда солдаты, скрутят, уволокут, и Сережа никогда не узнает, что случилось со мной. Умом я понимала всю вздорность такого предположения, терла заледеневшие руки и ждала. Время шло, никто не входил. За окном трепетали под ветром ветки платана с бронзовыми осенними листьями. Потом на пороге появилась та женщина в строгом английском костюме, подошла ко мне, отражаясь вся вверх тормашками на паркете.

— Пойдете во французскую префектуру, отдадите это распоряжение, — протянула она листок.

Он упал между нами, — такая я оказалась неловкая. Бросилась поднимать, но она успела первая.