И оживут слова (СИ) - Способина Наталья "Ledi Fiona"

Он положил голову лошади на колени и стал скользить пальцами по резной гриве, как тогда на базаре.

— Купец сказал, что она была на доме, который стоял в стороне от остальных, — проговорила я, чтобы как-то заполнить молчание.

Он улыбнулся, не поднимая головы, и тихо произнес:

— Я знаю.

— Да. Точно. Конечно же, знаешь, — я неловко усмехнулась, снова желая провалиться сквозь землю.

Едва я открыла рот, чтобы спросить, уйти ли мне, чтобы он побыл один, как Альгидрас заговорил:

— Его звали Харим. Того, кто вырезал эту голову. Она висела над входом в его дом.

— А все хваны так искусны в резьбе, как ты и этот Харим?

Альгидрас медленно покачал головой.

— Он не был хванцем. Он был… бывшим наемником. Приехал замолить грехи и умереть на святой земле. Его дом обходили стороной, и он ни с кем на острове не говорил.

Альгидрас снова улыбнулся и, подняв лошадиную голову, что-то с нее сдул.

— Почему-то мне кажется, что он тебе нравился.

Улыбка Альгидраса стала шире.

— Он заменил мне отца. Научил обращаться с резцом и с ножом. И стрелять из лука тоже он научил. В монастыре меня даже переучивать не стали, потому что стрелы меня, как никого, слушались.

— Но твой отец… Он же был жив…

Альгидрас поднял голову и посмотрел на меня долгим взглядом. Я решила, что он не ответит. А потом он заговорил, и я зажмурилась. Только сейчас я поняла, насколько сильно выбили его из колеи события последних дней, что он позволил себе так расклеиться. Я не знала, долго ли это продлится, но в эту минуту у него не было сил притворяться или отмалчиваться. Он говорил и говорил, и мне хотелось взвыть не хуже Серого. Все то, что я нарисовала в своем воображении безоблачной жизнью младшего сына старосты, оказалось настолько далеким от истины, что сейчас мой мир разрушился и не спешил собираться заново.

— Я рассказывал тебе легенду о любви вождя и Той, что не с людьми? Я не врал, — он усмехнулся и посмотрел куда-то вдаль, и я голову готова была отдать на отсечение, что он не видел бревенчатых стен Свири. — Я родился, когда моему отцу уже и не предрекали другого младшего сына, кроме Альтея, моего брата. Родился раньше срока от женщины, которая никак не могла родить дитя человеку, потому что принадлежала Богам. Она умерла родами, староста забрал меня в семью. Я был напоминанием о том, что он навлек гнев Богов на своих людей. Верно, об этом он думал больше всего, когда квары напали на остров.

Альгидрас на миг прикрыл глаза, а я поняла, что по моим щекам бегут слезы. И странные это были слезы: будто не мои. Я украдкой их стерла и порадовалась, что он на меня не смотрит. С одной стороны, мне хотелось заткнуть уши, а с другой — я панически боялась, что он прервет свой рассказ и я так и не узнаю его истории. Отчего-то мне казалось, что в Свири никто не слышал этого. Даже Радим.

— Я не мешал Хариму. Хотя, — он усмехнулся, — может, и мешал, но он принял это как часть искупления грехов. Он был высоким, седым, и на нем не было живого места от боевых отметин. Когда я не понимал объяснений, мне прилетал такой подзатыльник, что голова звенела до вечера.

Альгидрас разгладил деревянную гриву, словно придавая ей форму.

— А когда мне было шесть и меня отправили в ученье, он поехал со мной.

— Но он же хотел умереть в святой земле…

— Хотел. Очень хотел. А умер в Савойском монастыре. Там было сыро, холодно и шумно.

— Он жил там с тобой?

— Он жил в келье, в крыле с прислугой родовитых учеников. Ему вряд ли там нравилось. Но он ни разу не сказал об этом.

— Сколько тебе было, когда он умер?

— Десять. А я до сих пор его помню, как вчера. У него не было мизинца на левой руке, плохо двигалась правая, а еще он злился на то, что я пишу и нож с резцом держу не так, как другие. Заставлял учиться работать обеими руками. Нож могу держать и так, и так. А вот с резцом и пером так и не обучился управляться правой.

Я помотала головой, снова почувствовав, как слезы бегут из глаз.

— Ты прости, что я так растревожила тебя. Я просто подумала, что ты захочешь, чтобы у тебя это было.

Он поднял голову и тут же нахмурился.

— Не плачь, — сказал он, натянуто улыбнувшись. — Он наказал о нем не плакать. Ненавидел сырость. Говорил, что если хоть слезинку по нему пророню, в кошмарах каждую ночь ко мне ходить будет, — Альгидрас снова улыбнулся. — С него бы сталось. Он уже совсем слаб был, не вставал. А я сказал, что пусть хоть в кошмарах, лишь бы ходил. Так он над лежанкой приподнялся и такую затрещину мне дал, что я даже поверил, что он оправится. А утром он уже к Богам отошел. Сыро там было очень. Так что не плачь, ладно?

Он очень серьезно на меня посмотрел, и я едва не захлебнулась вдохом.

— Знаешь, — я глубоко вздохнула, стараясь справиться со слезами, — мне сейчас очень-очень хочется тебя обнять. По-братски. Просто, чтобы поддержать.

Альгидрас спрыгнул с перил и встал напротив меня. Я ожидала, что он сам меня обнимет, просто, без подтекста, но он вместо этого поднял лошадиную голову, точно щит, и произнес:

— Не надо. А то я и так…

— А может, тебе стоит расклеиться? Отпустить боль? Ты оплакивал свой род?

— Мужчины не должны.

Ой, только не это! С чего эти мужчины такие глупые и упрямые во всех измерениях? Кому они что должны?!

— А что это с Серым? Почему он с одной стороны лохматый, а с другой нет? — почти весело спросил Альгидрас.

Я стерла слезы и тоже постаралась улыбнуться.

— Сегодня с утра я пыталась его вычесать и помыть. Успела только начать. Теперь у меня половина вычесанного Серого. Серый, повернись левым боком, ты так краше, — крикнула я псу.

Альгидрас усмехнулся и потер нос, на носу осталось грязное пятно. Я не стала ему об этом говорить. Вместо этого сказала:

— Слушай. Голова лошади — это еще не все. Ты готов принимать подарки дальше?

Он шагнул назад так быстро, что уперся в перила:

— Что еще?

Я порылась в сумке и для начала вытащила кинжал. Я не знала, как управляться с боевыми кинжалами, да и боевой ли он был, если учесть, что в рукоять был вставлен камень, поэтому просто протянула ему кинжал рукоятью вперед, как мама учила меня с детства подавать режущие предметы.

Альгидрас застыл и какое-то время смотрел на кинжал, не отрываясь. Я уже начала волноваться, когда он вдруг глухо произнес:

— Нет.

— Что? Он не хванский? — растерялась я.

Он замотал головой.

— Хванский, только…

Он что-то произнес по-хвански, взглянув вверх, словно молитву вознес.

— Так. Просто скажи мне, что не так. Я пойму.

— Он дорого стоил. Ты его купила? — спросил он с сильным акцентом.

— Нет. У меня не хватило бы денег. Купец просил передать его тебе и попросить, чтобы твои Боги были добры к нему. Его имя Насим.

Альгидрас глубоко вздохнул и коротко приказал:

— Положи его на перила, лезвием от себя… и от меня.

Я удивленно вскинула брови, но комментировать не стала. Просто сделала, как он просил. Альгидрас произнес над кинжалом несколько слов медленно и четко и только потом взял его в руки. Я ожидала, что он, как это обычно делают персонажи в фильмах, проверит его на остроту, но он просто вертел его в руках, словно видел впервые.

— Почему ты не взял его из моих рук?

Он снова вздохнул и поднял голову. Улыбки как не бывало.

— Я не мог. Это ритуальный кинжал. Вместе с этим кинжалом женщина вручает мужчине всю себя без остатка. И если он его примет… Это перед Богами.

— Ой. Я не знала, — испуганно пробормотала я.

— Я понимаю. Потому и попросил его положить.

Кажется, Альгидрас был смущен не меньше меня.

— А теперь это не работает? Ну… то есть… я ведь не вручила тебе всю себя, так? Я же просто положила… — зачастила я.

Он резко замотал головой. Хотелось бы думать, что уверенно, а не отгоняя сомнения от всех присутствующих.

— А ты… Я понимаю, что не имею права спрашивать, но ты… принимал уже ритуальный кинжал?