Заповедник для академиков - Кир Булычев

— Великолепно! И у меня есть некоторые соображения по этой части. Для чего мне надо подключить к работе вашу русскую агентуру из управления А-6.

— Я должен буду доложить об этом шефу.

— Нет, Вальтер, вы не будете об этом докладывать, — твердо возразил Канарис.

Принесли кофе, ликер и любимое печенье сладкоежки Шелленберга. И тот испытал благодарность к адмиралу.

— Почему я не буду докладывать? — спросил Шелленберг.

— Потому что когда мы с вами будем готовы, то выйдем с совместным докладом к фюреру. Если вы доложите об этом Гейдриху или даже Гиммлеру, вы получите выговор за то, что так отстали от военной разведки. И докладывать Гитлеру будет кто угодно, но не вы, вы же потеряете на этой истории и пост, и карьеру, и доброе имя. — Канарис протянул холеные пальцы через стол и дотронулся до руки Шелленберга. — Вальтер, я искренне симпатизирую вам. И не хочу вашей гибели. Если в ближайшие месяц-два ваши агенты не смогут найти сведений, к которым не нашли хода мои люди, вы погибли. Если мы с вами делаем все сообща, вы сможете занять место Гейдриха, а он пускай остается протектором Богемии и Моравии. И Бог ему в помощь.

Канарис не спеша допил кофе и поставил чашечку на стол.

— Что же должны узнать мои агенты? — спросил Шелленберг.

— За последние годы Сталин арестовал тысячи и тысячи ученых. Но, как вы знаете, Вальтер, далеко не все они гниют в лагерях. Большинство продолжают работать за решеткой. И это коммунистам выгодно — они имеют рабов, благодарных им за то, что живы.

— Не говорите об этом Гиммлеру, — улыбнулся Шелленберг. — Он умрет от зависти.

— Мы далеко отстаем в масштабах и цинизме… Хотя, допускаю, догоним. Если ввяжемся в большую европейскую войну.

— Фюрер не допустит этого. Он величайший мастер ходить по острию ножа.

— А когда он поскользнется, то угодит на лезвие яйцами, это очень больно.

Шелленберг отвернулся, скрывая улыбку. В своих шутках Канарис заходит слишком далеко. И не хочет понимать, что дозволенное адмиралу не дозволено молодому подчиненному Гейдриха.

— Вся логика нашей империи, — продолжал Канарис серьезным голосом, — толкает нас к войне. Вы знаете Чехова?

— Это русский писатель?

— Правильно. Мюллер никогда о нем не слышал. Чехов писал где-то, что если в первом действии драмы на стене висит ружье, то в четвертом акте оно должно выстрелить. Мы живем в стране, где ружье слишком давно висит на стене. Мы вооружены куда сильнее, чем нужно для аншлюса. Фюрер воображает себя мессией. Он, безусловно, втянет нас в войну.

— Не с кем, — осторожно возразил Шелленберг.

— А Польша? А Греция? А Югославия? Гитлер презирает эти народы. И полагает себя безнаказанным. И потому он пойдет на Восток. Сталин тоже знает об этом. Он страшится измены в своем лагере, но еще больше страшится нас.

Канарис был циничен, он был циничен даже по отношению к фюреру, и это претило Шелленбергу, который понимал, что рано или поздно цинизм Канариса, его показная беспартийность приведут его к измене. И тогда надо будет держаться от него подальше.

— Мы отошли от основной темы, — мягко, но со скрытым упреком сказал Шелленберг.

— Вы правы, коллега, — ответил Канарис. — Все слишком завязано в один клубок. Так вот, помимо ученых-физиков, которые арестованы, так сказать, естественным путем, за пересказанную сплетню или плохое социальное происхождение, по моим сведениям, есть большая группа физиков и близких по специальности ученых и инженеров, которые были изъяты из своих институтов за последние пять лет без всякого суда. Кто они, что о них известно, кто из них вернулся… это должны узнать ваши люди.

— Вряд ли это возможно.

— Возможно. У этих профессоров и инженеров остались семьи. Я допускаю, что они каким-то образом поддерживают отношения.

— Почему именно физики?

— К сожалению, я не могу сейчас прочесть вам, мой юный друг, лекцию об атомной физике, но я обязательно пришлю вам папку, Вальтер, а вы обещаете мне прочесть ее сегодня же ночью. Это изумительно интересное чтение. Некоторые физики подозревают, что мы имеем дело с оружием будущего, с ужасным оружием, мой друг.

— Почему его нет у нас?

— Потому что у Сталина нашлись головы, которые догадались об этом, и нашлись лишние сто тысяч рабочих рук, чтобы все это сделать. Я хотел бы ошибиться, но боюсь, что я прав.

— Что еще должны сделать мои агенты?

— Проверить, как действуют урановые рудники в России и не закупала ли Россия уран, пусть через подставных лиц, на мировом рынке.

— Почему именно уран?

— И третье, не менее важное: поднимите всю вашу агентуру в Америке, чтобы выведать, чем занимаются физики, сбежавшие из рейха. И их еврейские друзья.

— Почему именно они?

— Эти люди имеют все основания бояться и не любить нас. Значит, быть нашими врагами.

— Это потребует времени, мой друг.

— Времени у нас нет, Вальтер.

18 марта Вальтер Шелленберг доложил Гиммлеру о том, что, по сведениям его агентуры в России, русские разрабатывают новое оружие, вернее всего — основанное на разложении атомов. Гиммлер сначала не понял, что это за оружие, и решил, будто речь идет о новых отравляющих газах. И потому приказал Шелленбергу представить письменный доклад, который рейхсфюрер СС изучит на досуге. Теперь наступило время сделать решительный ход. Шелленберг не любил осложнений и с отвращением воспринимал неудовольствие начальства. Он всю жизнь старался быть хорошим, но незаметным учеником.

— По моим сведениям, — сказал он, глядя на ковер, которым был устлан пол в кабинете шефа, и прослеживая медленным взглядом сложный персидский завиток, — военная разведка тоже вышла на эти данные.

— Не исключаю, — буркнул Гиммлер, видно, думая уже о другом. — В конце концов, они должны иногда работать.

— Адмирал настолько встревожен, что послезавтра идет на прием к фюреру…

Шелленберг не поднимал глаз, потому что знал — Гиммлер уже уперся в него сверкающими стеклышками пенсне, и встретить его взгляд означало выдать свою хитрость — Шелленберг не выдерживал взгляда рейхсфюрера.

— Когда его принимает фюрер? — спросил Гиммлер.

— Послезавтра, — ответил Шелленберг.

— Мы должны доложить раньше, — быстро сказал Гиммлер.

— Завтра воскресенье, господин рейхсфюрер, — напомнил Шелленберг. — Фюрер намерен провести его в Оберзальцберге.