Орленев - Александр Мацкин

няла другую, и так всю ночь напролет; за окном показался рас¬

свет, они по-прежнему пили и пели, и их охрипшие голоса пере¬

шли в стоны и рыдания. Была в их разгуле богатырская удаль,

была и тоска измученных душ, и говорили они не только о театре

и своей профессии, а обо всем, что тяготило их сердце. Я была

неизменной и единственной свидетельницей этих отчаянных бес¬

сонных ночей...».

Описав встречу двух выдающихся русских актеров и ни¬

сколько не приукрасив их угарно-богемный быт (это были очень

здоровые люди, иначе они не могли бы вынести неделю такого

загула), Павлова замечает, что даже в такие горькие часы дух

этих необузданно стихийных натур не померк до конца и как-то

теплился. «Как это не похоже на европейских актеров; ведь они,

если играют в игру, которую можно назвать «гений и беспутство»,

в глубине души, вне сферы их таланта, мечтают о достатке, о спо¬

койной жизни, полной комфорта, который так превозносит рек¬

лама. Я давным-давно сблизилась с итальянскими актерами, про¬

должаю с ними постоянно общаться и поныне и питаю к ним

большое уважение, но, как мне кажется, их духовный склад не

похож на тот, который я наблюдала в юности, общаясь со знаме¬

нитыми актерами моей земли».

Большое место в воспоминаниях Павловой занимает рассказ

о ее первых режиссерских опытах под руководством Орлепева.

«Все началось так. Однажды он сказал мне: «Я решил распу¬

стить труппу и гастролировать по России, выступая как актер

в постоянных труппах, куда меня пригласят» — и добавил, что

я поеду с ним и буду помогать ему. Я подумала, что речь идет

о моей работе актрисы, но оказалось, что мне поручают режис¬

суру спектаклей. Если я скажу, что испугалась, услышав такое

предложение, то очень слабо выражу свои чувства. Орленев не

обратил внимания на мой испуг и с большим терпением стал со

мной заниматься».

Орленев познакомил Татьяну Павлову со своими взглядами

на искусство режиссера; особенное значение он придавал поня¬

тию ситуации, диктующей необходимость выбора, от которого

зависит судьба героя и движение драмы,— как ее найти, как ее

сыграть? Но главное, чего он от нее требовал,— это дать тон арти¬

стам, утишить аффектацию их речи, выработанную долголетней

провинциальной привычкой, построить так ансамбль, чтобы ему

было приятно и удобно играть.

Он дал ей и несколько уроков тактики: «Не бойся, держись

смелей! Заставь их поверить в себя! Скажи им точно, обязательно

по памяти, не заглядывая в бумажку, что они должны делать,

сцена за сценой, и тогда они будут слушать тебя. Если они будут

говорить манерно, с деланным пафосом, поправь их, сошлись на

меня, скромно и просто произнеси ту же самую неудавшуюся

реплику. И, пожалуйста, не путай их имена!» Так, тоже под эги¬

дой Орленева, началась ее режиссерская карьера, продолжав¬

шаяся долгие годы.

«Не так легко писать воспоминания о великих актерах»,—

признается Павлова и просит простить ей «зигзаги в изложении».

Но итог ее разрозненных наблюдений от этого не меняется: «За

многие годы жизни через мою артистическую уборную прошло

немало знаменитых людей, с которыми я обменивалась мыслями

и взглядами. В миланском театре «Ла Скала» я встречалась со

звездами мирового искусства. И с уверенностью могу сказать, что

среди них не было никого, кто был бы похож на Орленева, с кем

его можно было бы сравнить. Он, как никто другой, жил одной

безудержной любовью к театру, и любовь эта полна была страсти,

смирения и гордости».

«Много лет спустя я узнала, что Орленев женился и у него

родились две дочери. Мне кажется, что с этого времепи он вел

более спокойную, более размеренную жизнь. Но впоследствии мне

сообщили о его душевной болезни. Может быть, как раз благопо¬

лучная и слишком замкнутая жизнь и стала для него последней

психической травмой. Он слишком привык к своим песням под

гитару, к бессонным ночам с друзьями, к вечному и беспокойному

бродяжничеству.

.. .Мне хочется верить, что в минуты смерти Орленева к нему

вернулась его душа, как и светлое величие его искусства».

Так кончается рукопись Татьяны Павловой, которую она

любезно предоставила автору этой книги *.

* Эти строки уже давно были написаны, когда в итальянской печати

появилось сообщение о смерти Татьяны Павловой. Автор некролога в га¬

зете «Унита» 8 ноября 1975 года пишет, что, поселившись в Италии, Пав¬

лова создала свою труппу и ее постановки, близкие к традиции Станислав¬

ского, вызвали оживленный интерес. Постановки эти, говорится в некро¬

логе, при всем их своеобразии, несомненно, оказали влияние на итальянский

драматический театр, переживавший тогда полосу застоя, и указали путь

к режиссуре в ее современном понимании. В репертуаре Павловой рядом

с русскими авторами было много и итальянских: например, Уго Бетти,

в послевоенное время — Коррадо Альваро («Долгая ночь Медеи»). Особо

отмечена игра Павловой в роли матери в «Стеклянном зверинце» Т. Уиль¬

ямса в памятной постановке Лукино Висконти (1946). В пятидесятые-шести¬

десятые годы Павлова посвятила себя оперному искусству и поставила ряд

спектаклей в «Ла Скала», в флорентийской и римской опере и т. д. Рабо¬

тала она также и для телевидения.

Одно уточнение к предыдущей главе. По долгу биографа

я обязан напомнить, что роман Орленева и Павловой не был та¬

ким безмятежным, как это может показаться читателям. Самый

факт, что провинциальная девушка, почти подросток, повинуясь

своему чувству, пришла к нему за кулисы, не произвел на него

особого впечатления, поклонницы у него были всех возрастов.

Почему же все-таки он обратил на нее внимание? Мне кажется,

что Орленева поразил неожиданный контраст хрупкости и от¬

чаянной отваги у этой гимназисточки из Екатеринослава — за ее

инфантильностью он угадал задатки сильного и фанатичного ха¬

рактера. Что ждет ее впереди: может быть, она, как легендарная

Засулич, про которую он много читал в заграничных изданиях

па русском языке, будет стрелять в градоначальников? А может

быть, станет артисткой, хотя ее художественные способности не

вполне были ему ясны? И он решил, что в его странной труппе

найдется место и для этой похожей на Назимову девушки: он

будет к ней присматриваться, пробовать на разные роли, авось

что-нибудь получится.

В тот момент больше ей ничего не нужно было, так была

она поглощена своей любовью к Орленеву, так одурманена запа¬

хом кулис. Но праздник с его ощущением перемен и новизны

быстро прошел, и «неневестпая невеста» затосковала. Орленев

либо ее вовсе не замечал и смотрел невидящими глазами, либо

запугивал опасностями, которые ждут молодую женщину, избрав-

шую театр своей профессией. Он охотно давал ей уроки и учил

актерской технике, но это были уроки без души и без улыбки,

некая обязательная процедура, предписанная распорядком дня

в труппе. Откуда взялась эта механичность, несвойственная ак¬

теру Орленеву? Словно он нарочно придумал себе маску стро¬

гого учителя, чтобы держать на почтительной дистанции моло¬

денькую ученицу.

Могла ли она знать, что так он тренировал себя для трудной

роли Бранда, этого мятежника-идеалиста, ради высокой, я бы

сказал — стерильной чистоты духа поправшего земные чувства.

Орлепев как бы моделировал в жизни свою задачу на сцене, и

юная актриса служила подопытным материалом для его психоло¬

гического эксперимента. Но и без этого знания она хорошо пони¬

мала, что Орленев относится к ней не более чем терпимо, как

к самой рядовой актрисе его труппы.

Несколько позже, скитаясь по России, они встретились в Риге